океанские просторы. Морские шумы, морские запахи волновали меня. Океан менялся каждый день, каждый час. То он был гладким и синим, то покрывался маленькими спокойными волнами, лазурными с одной стороны, посеребренными — с другой, то казался закрытым зеленой плёнкой, то тяжелым и мрачным, несущим на своих волнующихся гребнях неких разъяренных чудищ; вчера он отступал с улыбкой, сегодня — в смятении бежал вперёд.
Обычно над островом дул ветер. Ночью он ослабевал. По звездному, похожему на чертёж небу, медленно проплывали белесые, с зелёными краешками облака. Шум океана становился всё тише и тише. К утру океан успокаивался, умолкал. А когда солнце поднималось в зенит и горячие струи воздуха над островом сливались в один могучий, восходящий поток, ветер усиливался. На воде появлялись мелкие, едва заметные глазом чешуйки. Они лепились в полоски, ветер дул всё сильнее, и полоски превращались в волны, волны — в медленно передвигающиеся по водной поверхности валы. Утром в зоне рифов вода имела вид стылого, стального цвета пространства, а в полдень, когда волны достаточно разгуляются, на рифах вспыхивали буруны. Белые точки сливались в пятна, и скоро вся водная поверхность становилась рябой от всплесков и пены. На рифах возникал угрожающий, низкий гул. Он достигал берега и становился фоном, на котором только и могли звучать разговоры людей, голоса птиц, пение насекомых.
Когда оранжевое солнце стремительно падало за горизонт, небо наливалось чернильной синевой и ветер успокаивался. Огромное воздушное течение ослабевало. Среди ослепительных, похожих на фонари звёзд, снова двигались неторопливые, с зеленоватыми кромками облака.
Когда я на некоторое время забывал про недостачу и у меня было хорошее настроение, я смотрел на вещи с позитивной стороны: побежав впереди паровоза, бунтовщики облегчили мне задачу — всё равно толку бы от них было мало, учитывая, что они уже разок взбрыкнулись; это уже не сотрудники, а диверсионно-десантный отряд фактически, так или иначе пришлось бы их увольнять. Теперь, когда они обозначились полным составом, не нужно проверять на лояльность тех, кто еще недавно вызывал сомнения. Кое-кто взял больничный, и таким колеблющимся было сделано предупреждение: определиться до моего приезда, ориентировочно до двадцатого января. Давая оценку действиям святого Иосифа, я ставил его в один ряд с Расторгуевым, подчеркивая тем самым, что авторитет старого седого полковника сильно преувеличен темными, малоумными, невежественными людьми, не знавшими жизни, не умеющими отличить божий дар от яичницы. Так поступить, как он, мог только крайне неразумный человек — ведь он не будет получать с Югмедсервиса (ЮМС) столько же, сколько с меня. Он отжимает бизнес (пытается отжать), но это не то же самое, что забрать недвижимость, дорогую машину или какую-то осязаемую собственность. Мой бизнес — это я сам, мой креатив и мои наработки.
Отделившихся оказалось семнадцать человек — семнадцать дармоедов, уход которых можно описать поговоркой: «баба с возу, кобыле легче». Если они и увели каких-то клиентов, то эти потребители никакой погоды не делают. Нагрузка на бюджет существенно уменьшилась, учитывая то, что я больше не собирался платить Иосифу по крайней мере до тех пор, пока будет существовать ЮМС.
Мотивация святого Иосифа, старого ревнивого пердуна, в какой-то степени объяснялась тем, что его жена пришла к нему от меня, и он, как лев, новый хозяин прайда, просто обязан уничтожить предыдущего; кроме того, его подначивал сладкоголосый Паперно, который решил прибрать к рукам мой бизнес, и святой Иосиф вёлся на всякие инсинуации своего пожизненного заместителя: он, конечно, распознавал лесть, но любил её, как тонкое вино, способное кружить голову. И, игнорируя трезвый расчет, благосклонно слушал то, что ворковал Паперно — водевильного вида красавчик с манерами порноактера.
Это про святого Иосифа. Ну а логика бунтовщиков совершенно непонятна, ведь они значительно потеряли в зарплате. Старый седой выжига не будет им платить из своего кармана, значит, им придется сильно суетиться, нарабатывая своих клиентов, чтобы хотя бы немного приблизиться к тому уровню доходов, что они получали у меня, особо себя не утруждая.
Помимо созерцания океанских просторов, благотворное влияние на мою психику оказывало посещение ресторана Las Americas, находящегося в Варадеро, куда я повадился ездить почти каждый день. Там, попыхивая сигарой и при помощи доброй порции рома я пытался привести в порядок свои мысли. Но мои размышления неизменно возвращались к одному и тому же: запоздалые сожаления о том, что так неразумно вёл дела, распылял усилия, работал на несколько фронтов и рисковал чужими деньгами. Картинка была еще та: под звуки гитары, лютни, музыкальных инструментов из тыквы и треса (кубинской гитары с тремя парами струн) артисты на сцене пели о своих печалях и радостях, а я бесконечно анализировал свои промахи.
Больше всего я сожалел о том, что воспользовался деньгами Экссона. Я ведь нарушил данное себе обещание, получается, моё слово ничего уже не значит! Сказал себе: выкручивайся, как хочешь, но не лезь в общественную кассу. И всё-таки я это сделал. Похоже, придётся смириться с тем, что моя жизнь состоит из сплошных противоречий. То, что я рисковал чужими деньгами, могло быть мелочью само по себе, но это лишь один из провалов, которые все вместе составляли мою манеру вести бизнес.
Мне уже приходилось тайно от компаньонов перехватываться общественными деньгами. Год назад, когда я отрабатывал схему с необеспеченными векселями и реализовывал взятый на московских фирмах товар, неожиданно объявился Лечи Вайнах и потребовал свои $280,000 на два месяца раньше оговоренного срока. До этого в какой-то момент с Лечи возникла проблема, которую улаживал Блайвас, он же контактировал с чеченским плохишом и являлся гарантом соблюдения условий вексельной сделки. Соответственно, все переговоры шли через Блайваса. И теперь, если у Вайнаха со товарищи что-то изменилось, необходимо созвать всех участников сделки, устроить переговоры, на которых большинством голосов утвердить изменения. Если Вайнах хочет деньги прямо сейчас, пусть даёт скидку! Но Блайвас стоял на своём: никаких скидок, деньги прямо сейчас, иначе Лечи пришлёт бойцов, которые будут караулить меня возле подъезда со стволами.
Я обратился к Ренату, мол, что за хрень такая, но тот ничего не смог сделать — по его мнению, не всё в этом деле было чисто, но Блайвас настолько мутный тип, может так раскинуть рамсы, что все вокруг окажутся ему должны, так что лучше перезанять и отдать деньги раньше срока. Товар еще не был полностью реализован, несмотря на то, что продавался с дисконтом 10–15 %.
Всё же, я сколько мог, динамил Блайваса, который с целью устрашения включил свои квазибандитские прихваты: «Опять не принёс деньги? Решай сам, тебе жить…»
Долго ли, коротко ли, но обстоятельства, полное изложение которых заняло бы слишком много места, сложились таким образом, что мне срочно потребовались эти деньги — двести восемьдесят тысяч долларов. Хотя, положа руку на сердце, Блайваса можно было продинамить, причём легко. И я это отчетливо понимал. В тот день, когда я принял решение воспользоваться деньгами Экссона, я долго размышлял, стоит ли рисковать своим благополучием из-за Блайваса. В конце концов, если возникнут совсем кошмарные сложности, можно пожаловаться компаньонам. Они гораздо круче Блайваса. Защитят. За Блайвасом, правда, стоит Коршунов, но не следует их отождествлять. Блайвас — понторез, он только прикрывается Хозяином, который ни сном ни духом о тёмных делишках, которыми промышляют его шестёрки. Перед компаньонами придётся повиниться, признаться, что впутался в историю, связался с мутными людишками, но всё ради того, чтобы выплачивать проценты Владимиру и Игорю.
А с другой стороны — Блайвас помог заработать 400,000 долларов, если его сейчас швырнуть, то эти деньги сгорят вместе с конфискованным товаром (товар, за который мы расплатились необеспеченными векселями, был арестован). А если соблюсти договоренность, то всё будет в порядке. Ведь он «в этом городе все вопросы решает». Что же касается съема со счета общественных денег… ситуация требует проявления широкой инициативы.
Нет, сколько ни размышляй, никак не распутать клубка помутившихся мыслей. Я всегда всё решал спонтанно, буквально в последнюю секунду, и никогда не придерживался строгого плана. И когда Блайвас очередной раз наехал и потребовал деньги, я неожиданно для самого себя пообещал немедленно их раздобыть, казалось, язык развязался сам собой и произносил совсем не то, что велит разум. Блайвас, как обычно, поймал на слове. Теперь по всем понятиям он прав, и даже Ренат ничего не сможет сделать, потому что было произнесено СЛОВО. Итак, решение само себя приняло. И поставило меня перед фактом. Я снял по чеку восемь миллионов рублей и передал Блайвасу, пересчитав по текущему курсу доллара. Когда шёл на встречу, я всё же сомневался: может, ну его к черту?! А вдруг Блайвас сдуется и не решит всех проблем? Вдруг не спасёт склад и все деньги сгорят? Однако ноги, опять же против воли привели меня к Блайвасу. Приняв деньги, он повеселел и пообещал раздобыть мне взаймы нужную сумму, если меня
