«Репетиции „Колдуньи“ позволили мне увидеть, как работают вместе Сара Бернар и Викторьен Сарду. Это был незабываемый спектакль! Исполнительница и автор соперничали в изобретательности и воодушевлении, в энергии и выносливости. Бургундский акцент Сарду и чеканные слова Сары смешивались, путались, и уже неизвестно было, кто написал пьесу, а кто ее играл. Вдруг на глазах у всех Сарду, в своем неизменном берете черного бархата и с повязанным на шее белым платком, влезал на стол и, обратив глаза к верхним софитам, изображал сцену сожжения на костре, в то время как Сара, сидя напротив него, читала текст; через две минуты Сара, взобравшись на тот же стол, в свою очередь играла текст, который произносил сидевший напротив нее Сарду. <…> Поглощая огромные сандвичи и запивая их пивом, Сарду, нажимая на звонкое „р“, томным голосом декламировал любовные сцены, которые Сара повторяла, откусывая печенье между двумя глотками кофе. И такие упражнения длились до самого утра! Из-за огромной сложности мизансцен, которых требовала пьеса, репетировать приходилось по ночам, и мы заканчивали лишь к утру.
Я, как сейчас, вижу себя подле рухнувшего в кресло Демакса, веки у него до того отяжелели, что мне с трудом удавалось их приподнять, а тем временем легкое похрапывание выдавало присутствие в ложах бенуара изнуренных товарищей… Время шло. Один за другим проходили часы… А я по-прежнему, словно во сне, слышала голос Сарду, голос Сары:
— Послушайте, обожаемый мэтр! У меня будет глупейший вид, если на протяжении всей сцены я буду сидеть…
— Нет, это вы послушайте, дорогая Сара, я пока еще не совсем идиот и говорю вам, что, если вы шелохнетесь, сцена пропала!
— Ну так вот, пускай сцена пропадет, но я шевельнусь!
— Боже мой! Дорогая Сара, до чего же вы упрямы! Давайте начнем с того места, где остановились. Слушайте, дамы и господа, мы продолжаем…
И мы „продолжали“.
Домой мы возвращались, когда повозки молочников наполняли улицы грохотом своих жестяных бидонов и когда те, кто не был добычей Сары и Сарду, спали глубоким сном».
В своей рецензии на спектакль Адольф Бриссон, зять Франсиска Сарсе, сменивший его после смерти на посту критика «Тан», вспоминал сцену суда: оба любовника арестованы, и Великий инквизитор пытается добиться от Зорайи исчерпывающих признаний, дабы спасти от костра Энрике, доброго христианина. Когда она понимает это, «у нее вырывается душераздирающий, ни с чем не сравнимый крик. Никогда еще такого у Сары не слышали. Она достигает здесь высшей степени патетики: „Почему вы не сказали, что хотите спасти его!“ И тогда в высочайшем порыве жертвенности она признается в воображаемых преступлениях». И в заключение Бриссон писал, что это «великолепный спектакль, который восхищает взор и занимает ум в течение трех часов и на протяжении по меньшей мере сорока минут очаровывает и разрывает сердце».
7 марта 1904 года отмечали сотый спектакль «Колдуньи», а Сара тем временем репетировала роль Марии-Антуанетты в пьесе «Варенн» Анри Лавдана и Теодора Гослена (Ленотра). Премьера этой исторической драмы состоялась 23 апреля, но публика приняла ее сдержанно. Тогда Сара возобновляет «Колдунью» в Лондоне, а главное, показывает «Пелеаса и Мелисанду» Метерлинка. Мелисанду играла на французском языке Стелла Кэмпбелл, а Пелеаса — Сара Бернар. Она читала драматургов Севера — Ибсена и Стриндберга, чьи пьесы ставил Антуан, однако их драматические предложения не подходили ей. Она попробовала себя в реалистической драме, но без особого успеха: сформировавшись в духе романтической эстетики, она оставалась верной ее лиризму. Поэтому актрису не привлекали роли обывательниц, терзаемых супружеской изменой. Ей прежде всего требовалась партитура, которая даст возможность звучать ее голосу и поэтическим чувствам. Пьесу Метерлинка она видела в 1898 году в Лондоне с миссис Кэмпбелл в роли Мелисанды и музыкой Габриеля Форе и решила ее поставить. Шестью годами позже во время лондонского турне Сара предложила английской актрисе сыграть эту роль, но уже на французском языке, тем более что та прекрасно говорила по-французски. Некоторые английские критики возмущались скандальной чувственностью любовных сцен между Пелеасом-Сарой и Мелисандой-Стеллой, не советуя смотреть этот порочный декадентский спектакль.
После такого отклонения в сторону символической драмы Сара возвращается к романтическому репертуару и ставит пьесу «Анджело, тиран падуанский». Ее выбор ограничен, так как права на другие драмы Гюго все еще принадлежат «Комеди Франсез». Не имея возможности играть ни «Эрнани», ни «Рюи Блаза», она стала Тизбэ, волнующей, блистательной актрисой, которая жертвует собой ради любви. И тут проявилась одна из наименее приятных черт ее импульсивного и необузданного характера: после шести лет плодотворного сотрудничества из-за возникших разногласий по поводу игры она неожиданно прогоняет Пьера Манье, исполнявшего роль Анджело, и даже не дает себе труда самой сообщить ему об увольнении, поручив сделать это управляющему постановочной частью.
В апреле 1905 года Сара вновь обращается к классическому репертуару, сыграв Артаксеркса в «Эсфири» и решив воспроизвести первоначальную постановку. Эту пьесу Расину заказала госпожа де Ментенон для благородных, но бедных воспитанниц закрытого пансиона Сен-Сир. Библейский сюжет, предназначавшийся для воспитания юных девиц, у широкой публики вызывал лишь любопытство.
Чувствуя, что необходимо как-то заинтересовать парижского зрителя, чтобы вновь добиться триумфа, в апреле странница Сара едет в турне по Европе, прежде чем отправиться в Буэнос-Айрес с прекрасной труппой, в которую входит Эдуар Демакс. Она пишет новую версию «Адриенны Лекуврёр» вместо прежней. Однако правое колено все более беспокоит ее и во время плавания воспаляется. Тем не менее она выполняет свои обязательства вплоть до прощального представления «Тоски» в Рио-де-Жанейро 9 октября. Когда Тоска кончает счеты с жизнью, бросившись с башни замка Святого Ангела, обычно за декорациями укладывали толстые тюфяки, чтобы смягчить удар. Но в тот вечер о тюфяках, видно, забыли, и Сара упала на пол сцены. Ее колено, и без того уже настрадавшееся, сильно распухло. И все-таки она покидает Рио, отказавшись от лечения и не позволив даже осмотреть себя судовому доктору, посчитав его гигиену сомнительной. В результате боль стала такой острой, что ей пришлось отменить первые свои спектакли в Нью-Йорке.
Если в Нью-Йорке Сара выступает в театре, то в городах на западе страны дело обстоит иначе. Директора американских театров делили между собой территорию, и некоторые из них объединились, выступая против иностранных трупп: в Техасе Саре приходилось играть в шатре на пять тысяч мест, установленном посреди маисового поля, в салуне или на крытом катке. Забавным историям не было числа: один ковбой, проскакавший на лошади немало километров, чтобы увидеть ее, не зная толком ни кто она, ни что делает, вышел во время представления из гигантского шатра, чтобы разрядить свой пистолет, выкрикивая во все горло ее имя. Такие нелепые ситуации, напоминавшие времена ярмарочных театров, верно, забавляли актрису, но зрители, все еще толпами спешившие увидеть ее, с трудом могли расслышать слова в подобных местах с отвратительной акустикой. Известность имеет также и свои оборотные стороны: в Квебеке фанатичные католики забросали труппу тухлыми яйцами, потому что «Колдунья» была объявлена архиепископом богохульной пьесой. С января по июнь 1906 года, несмотря на усталость и боль в колене, Сара выступает в шестидесяти двух американских и канадских городах, завершив это турне торжественным вечером в нью-йоркском Лирическом Театре. Ей устраивают бурную овацию в best of[30] Сары Бернар, состоявшем из второго акта «Гамлета», четвертого акта «Колдуньи», второго акта «Орленка» и третьего акта «Фруфру». Во Францию она возвращается с двумя миллионами франков и сразу же уезжает отдыхать на Бель-Иль, где начинает диктовать свои воспоминания.
Почтальон Бель-Иля, у которого брали интервью через шесть лет после смерти Сары Бернар, рассказывал о ее пребывании на острове и ее щедрости по отношению к его обитателям:
«Это я носил ей телеграммы. А их, знаете ли, присылали все время, а госпожа, она хотела получать их сразу же. И бывали дни, когда приходилось ходить по пять, по шесть раз туда и обратно, а это ведь семь километров, правда? Но мы с трудностями не считались. Если придешь, бывало, утром, мадам Сара говорила: „Разносчик, наверно, голоден, дайте ему шоколада“. Ну а если придешь после обеда, белое вино всегда наготове. Не считая, конечно, чаевых. A-а, уж она-то не была расчетливой, и если зарабатывала деньги, то умела их тратить. Мадам Сара доставала из сумки монеты и клала вам в руку. Она, сударь, никогда не смотрела сколько. Иногда найдешь две, три монеты по сто су, а бывало даже и больше. У меня случались дни по сто франков… То же и с ее авто. Когда они наплаваются и наиграются в теннис, то идут
