Островок счастья

Кротов уже совершенно запутался в том, что говорил ему этот актер, имени которого он, разумеется, не помнил. Но понял одно: возможно, Сашка не виновата. Возможно, ее оболгали. И эта толстая дура- следовательница из ментовки, которая ему и раскрыла сегодня глаза, она давно на него глаз положила. Вот и воспользовалась, зараза! Ей до Сашки, как до луны пешком, вот и завидует, наверняка завидует! А он поверил. Дурак! Самый дурак и есть! Сашке все бабы завидуют. И красавица, и муж у нее – не последний человек. Кротов, после работы побывавший на дне рождения коллеги, от выпитого и переживаний уже плохо понимал, сам он это себе говорит, или это говорит сидящий рядом мужик… как бишь его?

– Плюнь ты, Дима! – говорил между тем Юрий. – Саша такая красивая! А красавиц всегда подозревают. И клевещут. Вот мне Юля рассказывала знаешь что? Что жена Пушкина, Наталья Николаевна, – кстати, Саша – вылитая она, честное слово, вовсе с Дантесом и не крутила роман. Плевать ей было на Дантеса. И Дантес этот вовсе не ее любил, а совсем другую женщину. Короче, зря Пушкин жену ревновал, вот как ты прямо. И Дантеса зря на дуэль вызвал. Но Дантес же не мог отказаться! А потом на него же и всех собак навешали. Там такая история! Поехали домой, я тебе по дороге расскажу.

Дмитрий послушно нажал на газ, и машина отъехала от служебного входа. Марианна Сергеевна, смотревшая из окна возле загородки вахтера на машину зятя, перевела дух. Уехал, черт бы его подрал! Она едва удержала Петьку, который так и норовил броситься в драку, защищая сестру. Ей еще предстояло успокоить Александру, как-то объяснить все произошедшее мужу (пока ему не доложили другие!) и придумать, как быть дальше.

– Да… Ни фига себе! Я и не знал. А то все Дантес, Дантес… А его развели, беднягу… – дослушав Юрия, подвел итог Кротов. – Слушай, ты прости… как тебя зовут?

– Юрий.

– Юра, пойдем ко мне, а? Сашка все равно сегодня у матери ночевать останется. А я уж к ним не пойду. Завтра… Еще придумать надо, как там все разруливать… Там, понимаешь, тесть…

– Правильно. Утро вечера мудренее, – перешел на поговорки уставший и исчерпавший аргументы Юрий. Наверное, он в жизни столько времени подряд не выступал перед одним-единственным зрителем. А вымотался, будто спектакль отыграл. – Давай-ка спать. И до завтра.

– Нет, постой, Юра. Ты меня одного не оставляй, – попросил Кротов. – Так погано на душе… Пойдем ко мне, выпьем, а, Юр?

– Я не могу, я Юле обещал. Не пью я, – виновато развел руками Юрий.

– Вот блин, да что же это с нами эти бабы делают! – окончательно расстроился Кротов. – Вертят как хотят, и фиг ты с ними справишься!

– Это есть, – серьезно подтвердил Юрий. – С ними фиг справишься. Но и без них тоже плохо.

На часах было без двадцати четыре. Серега уже давно спал. А Юля, не замечая времени, торопливо стучала по клавиатуре, делая неимоверное количество ошибок, но не останавливаясь – она должна была успевать за голосами. Юля уже заметила, что люди, разговоры которых она подслушивала, вели себя так, как будто события их жизни проходили до странности параллельно происходящим в реальном, Юлином, мире. Вот и на этот раз мужчина и женщина ссорились, били словами наотмашь, не щадя друг друга. Сперва говорил мужчина, похоже, он едва владел собой:

– Поручик Савельев, этот ваш пылкий поклонник, непременный участник вашей вечной свиты, он дал генералу пощечину! Он пытался задушить Грюнвальда шнурком от пистолета! Савельев на гауптвахте. Если Родион Егорович не поправится, Савельева расстреляют. Но сперва его будут судить, и весь свет узнает об этой ссоре в манеже! Я опозорен! Отставка – это самое малое, что может поправить положение. И вы, вы, ваше легкомыслие тому виной! Знаете, как вас зовут в свете? Полуграфиня! Я знал это, знал, но надеялся, что ваша юность и ваша невинность послужат залогом… Я ошибся и наказан жестоко. Вы завтра же отправляетесь в Тамбов в усадьбу, под надзор управляющего!

– Довольно, – холодно прервала его женщина. – Теперь вы послушайте меня. Мы оба знаем, что вовсе не невинность моя толкнула вас просить моей руки, а приданое, которое мой отец давал за мной. Мой отец дал вам денег, когда ваши поместья окончательно разорили холера и бунты, вы уже забыли тридцать первый год? Да, моя мать бежала от мужа с моим отцом, да, они смогли обвенчаться лишь после смерти графини, да, клеймо незаконнорожденной останется на мне навечно. Но в моих жилах течет кровь древних вестфальских графов. Моя фамилия – Строганова, мне родня и Гончаровы, и Загряжские, поэтому вы и женились на мне, милый мой, и вы сделали бы это, даже если бы уже тогда обо мне в вашем Тамбове ходили вдвое худшие слухи. А этот мальчик, Савельев… что ж. Вы, мой друг, вы должны были дать Грюнвальду пощечину. Но вы были на дежурстве, не так ли?

– Я, право… – Судя по всему, мужчина был ошеломлен этой отповедью. – Но если скандал?.

– Скандала не будет. Граф Строганов позаботится об этом. Успокойтесь, мой друг. Ни мне, ни вам не придется ехать в Тамбов. Немного посплетничают, а о ком же не сплетничают в салонах? – и позабудут. Я обещаю вам. Кстати, вы знаете, как вас зовут в полку? – В голосе женщины послышались презрительные нотки. – Нет? Я вам скажу. «Божья коровка». Мило, не правда ли? А теперь идите, мне пора одеваться.

– Если вы… Я убью вас. И себя… – Теперь голос мужчины звучал беспомощно.

– Прошу вас… – Голос женщины звучал устало и равнодушно. – У княгини Бутера меня ждет портниха.

И все смолкло.

Посидев еще немного, Юля выключила компьютер, едва передвигая ноги, дотащилась до кровати, на ощупь нашла будильник, завела на девять утра (надо было еще готовиться к утренней репетиции) и мгновенно провалилась в сон.

Будильник орал как ненормальный, и Юля, хлопнув негодяя по макушке, собиралась натянуть одеяло и спать дальше, но звон продолжался. Наконец из постели выполз Сергей, прошлепал в прихожую, что-то пробормотал сонным голосом и постучался в комнату Юли:

– Мам, это тебя. Возьмешь трубку?

Юля немедленно испугалась. На часах было еще только половина девятого, никто из своих позвонить в такое время не мог, свои все спали. Значит, либо звонил чужой, а от чужих хороших новостей ждать не приходилось, либо свои, но это означает, что у кого-то случилась беда.

– Да, алло? – сразу проснувшись, закричала в трубку Юля. – Кто это?

– Да не кричи так, я же не глухая. – Голос Тарасовой был хрипловатым, как будто она тоже не выспалась и всю ночь курила (собственно, так оно и было), но спокоен. И Юля тоже немного успокоилась.

– Извините, Светлана Николаевна. Я просто подумала, что-то случилось…

– Случилось, – согласилась Тарасова. – Тебе мало того, что вчера было? Это я виновата. Марианна затеяла тогда болтовню, а я ее поддержала. Устроили неприличную возню вокруг нового директора, а надо было просто пойти и денег попросить, как всегда. Всегда давали, авось и на этот раз не отказали бы. Нам и надо – копейки. Короче говоря, я сейчас на завод звонила, новый-то, говорят, с семи утра всегда на месте. Кто рано встает, тому бог подает, народная мудрость, между прочим. Поговорила с секретаршей, с Варварой, ты ее знаешь. Она похлопотала. В общем, Мордвинов готов нас принять в десять пятнадцать. Как раз потом на репетицию успеем.

– Вы меня хотите с собой взять? – с трудом вникла в суть идеи Юля. – А зачем?

– Ну, ты, мать, совсем плоха стала, – расстроилась Тарасова и притворно запричитала: – Мордвинов мужик молодой, красивый, а приду я одна, старуха. Что ему с меня? А ты глаз радуешь, молодая, красивая. Режиссер опять же. Пусть он на тебя смотрит, а меня слушает. Разделяй и властвуй, поняла, нет? Собирайся давай. Причешись там и все такое.

– Я не пойду, – отказалась Юля. – От меня там один вред будет.

И она вкратце пересказала Тарасовой ее разговор с Павлом в аэропорту. О том, как он ее не узнал, хотя несколько раз видел, как она в отместку не удержалась от ехидных замечаний в его адрес. И о том, что спектакль ему не понравился, как и она сама, кажется.

– А ты и лапки кверху? – захихикала Тарасова. – Что не узнал тебя – это как раз нормально, ты актриса, ты разная. Это Сашка у нас всегда одинаковая, краса ненаглядная. Тебе не досадно, что она тебя