– О? – я полила сиропом свой завтрак, размышляя над тем, что могло подвигнуть Пруденс на столь необычный поступок. Не закрались ли у нее какие-либо подозрения на мой счет? Бог свидетель, оснований для ревности у нее было более чем достаточно. Она вполне могла догадаться о моих чувствах к Натаниэлю еще до того, как я осознала их сама.
А может, приглашение было с ее стороны обычным проявлением вежливости. Как-никак, я была кузиной ее жениха. В теории.
– Сообщите мисс Пратвелл, что я с радостью принимаю ее приглашение. – Что бы за всем этим ни стояло, это давало мне шанс познакомиться с Пруденс поближе и, возможно, даже разузнать, были ли обоснованны мои подозрения в отношении нее.
Интересно, как бы отреагировал Натаниэль, узнай он о нашей встрече с Пруденс? Почему-то у меня не было никакого сомнения, что он бы этого не одобрил.
– Где мой кузен? – спросила я.
– Уехал по делам. Сказал, что вернется к вечеру.
– О! – протянула я, мгновенно расстроившись из-за того, что не увижу его весь день, хотя, как он мне дал ясно понять, ни о каких наших встречах наедине не могло теперь быть и речи. Как бы там ни было, подумала я со вздохом, нужно воспользоваться его отсутствием и попытаться проверить мои подозрения в отношении Пруденс.
В столовую вошла тетя Фейс и, усевшись напротив меня, велела миссис О'Хара принести ей тарелку лепешек с джемом, взбитые сливки, залитые майонезом вареные яйца с ветчиной на тостах и две поджаренные до румяной корочки колбаски. Чистый холестерин – эта женщина, похоже, так и ждала, когда у нее будет инфаркт.
– Вы, я вижу, тоже устали, если спали так долго, – обратилась она ко мне, ожидая, пока прислуга нальет ей кофе. Подняв брови, она посмотрела на меня поверх очков. – Бессонница?
Вафля у меня во рту мгновенно утратила весь свой вкус.
– Почему вы спрашиваете?
– Да просто так. – Она бросила три куска сахара в свою чашку и добавила сливок. Я почти физически почувствовала, как уплотняются ее артерии. – Поздно ночью я видела свет в вашем окне.
– Я читала.
Не была ли тетя Фейс таинственным визитером, шпионившим в предрассветные часы за мной и Натаниэлем? Это представлялось маловероятным, но, с другой стороны, она заметила, что ее муженек не может оторвать от меня глаз (не говоря уже о руках). Если она услышала, как я выхожу из свой комнаты, она вполне могла подумать, что я собираюсь встретиться с ним, и последовать за мной.
В комнату, медленно ступая, вошел дядя Эфраим. Судя по его неуверенной походке, он еще не совсем оправился от своего вчерашнего знакомства с зубами Аполлона.
– А, вот ты где, Фейс. Итак… – При виде меня он умолк и стиснул в пальцах набалдашник своей трости.
– Да, дорогой? – с удивлением посмотрела на него Фейс.
Не был ли нашим ночным шпионом дядя Эфраим? Может быть, он увидел, как я вышла в сад, и решил закончить то, что начал. При этой мысли меня пробила дрожь.
Я встала, не собираясь вести светскую беседу с потенциальным насильником.
– Рада была поболтать с вами, тетя Фейс, но сейчас, с вашего позволения, я вас покину и попытаюсь разыскать Викторию.
Она медленно, с явным наслаждением, отпила из чашки.
– На вашем месте я поискала бы ее в кукольном домике.
Совет был дельный, и невольно я подумала, интересно, когда же она сама была там последний раз?
Я нашла Викторию на чердаке ее кукольного домика. Девочка свернулась калачиком, подтянув коленки к подбородку, а внизу, у подножия стремянки, ее сторожил Аполлон.
– Тебя прислал Натаниэль, чтобы ты меня отругала? – спросила она, когда я к ней поднялась.
– Нет, я пришла сама.
Она бросила на меня взгляд из-за коленей и крепче прижала к груди фарфоровую куклу, которая была у нее в руках.
– Ты тоже сердишься на меня?
Осторожно пробравшись между разложенными на полу куклами и игрушками, я опустилась на колени рядом с ней.
– Я не сержусь. Немного расстроена, возможно, но не сердита. Виктория, тебе не следовало писать эту записку. Ты не имеешь никакого права вмешиваться в личную жизнь своего брата. – «Или мою», – добавила я про себя.
Она выпятила нижнюю губу.
– Я лишь хотела помочь ему.
– Помочь?
Она нетерпеливо кивнула.
– Ведь это же сработало! Он целовал тебя… по крайней мере, до тех пор, пока вы оба не заметили меня в окне.
– Виктория… – Я почувствовала, что краснею. – Никому не говори об этом, в особенности Пруденс. Этого не должно было случиться…
– Почему нет?
– Потому что я скоро уеду, а Натаниэль собирается жениться на Пруденс.
– Но она мне не нравится.
Я вздохнула и, поднявшись с колен, подошла к окну.
– Иногда мы вынуждены мириться с тем, что нам не нравится.
– Тебе нравится Натаниэль, ведь так? – Она последовала за мной к окну.
Я повернулась к ней лицом.
– Конечно, но…
– И я знаю, что ты нравишься ему. Он сам мне об этом говорил. Так почему же дурно желать, чтобы вы двое были вместе?
– Виктория, – я опустилась перед ней на колени и сжала ее ладони в своих. – В том, что желаешь, нет ничего дурного, дурно пытаться добиться желаемого, когда это может причинить боль другим. Пруденс, например.
Она наморщила нос.
– Я не хочу о ней говорить.
В голову мне пришла неожиданная мысль.
– Виктория, ты случайно не заходила вчера ночью в кабинет к Натаниэлю… может, взять там какие-то книги?
– Нет. Конечно же нет, – она прищурилась. – Все лучшие книги находятся в библиотеке. К тому же, тебе прекрасно известно, где я была прошлой ночью. Так зачем ты спрашиваешь?
– Просто так. Я что-то услышала там, возможно мышь, только и всего. – Я огляделась. – Вижу, у тебя здесь целая коллекция кукол. Сколько же их у тебя?
– Семьдесят три. Должно было быть семьдесят четыре, но одну я потеряла, когда была совсем маленькой. Мою любимую – она была одета по моде колониальных времен, в платье из красного набивного ситца и капор а ля Марта Вашингтон [10].
Внезапно я почувствовала жалость к ней, такой одинокой, не имевшей никаких друзей, кроме своих кукол. Она нуждалась в обществе других детей, с которыми могла бы играть. Это заставило бы ее почувствовать себя ребенком, а не миниатюрной копией взрослого.
– Виктория, – произнесла я, повинуясь невольному порыву, – тебе не хотелось бы покататься на велосипеде?
Она понурилась.
– Я не могу. Натаниэль не разрешил мне до свадьбы выходить из дома… в качестве наказания.
– Списали на берег, а? Да, дело дрянь.
