Твои, Отечество, сыны

Давно отгремели сражения Великой Отечественной войны советского народа против немецко-фашистских захватчиков и их сообщников.

В послевоенный период советский народ показал новый пример героизма, восстановив в кратчайший срок разрушенное войной народное хозяйство. Наша Родина достигла невиданного расцвета экономики, науки, техники и культуры.

Социализм превратился в решающий фактор мирового развития. Соотношение реальных сил в мире сейчас таково, что мы, советские люди, опираясь на мощь братского содружества социалистических стран, не страшимся угроз любых империалистических заговорщиков.

Но империалистическая реакция не рассталась со злобными замыслами новых военных авантюр. Еще окончательно не устранена опасность ядерного конфликта, еще не погасли на планете очаги войны.

Мы, советские люди, бдительны и спокойны. Нам не страшны ни трубные призывы натовских мальбруков, ни их военные маневры, ни скрежет зубовный, временами доносящийся из-за стен Пентагона.

Да, мы бдительны и спокойны. Оглядываясь на пройденные фронтовые дороги, мы испытываем чувство радостной гордости за нашу великую и прекрасную Советскую Родину. Мы, советские люди, отстояли мир. Но мы не почили на лаврах. Нет, мы на страже. Мирный творческий труд нашего народа охраняют испытанные в боях, преданные партии Ленина, не знающие страха в борьбе с врагом, — твои, Отечество, сыны.

СЛОВО О СОЛДАТЕ

…Шестидесятые годы порадовали меня большой и увлекательной совместной работой с дважды Героем Советского Союза генерал-полковником А. И. Родимцевым над подготовкой к изданию его мемуаров «Твои, Отечество, сыны».

Человек удивительной судьбы, он не любил о себе говорить, отшучивался: «Моя биография поместится на одной странице: родился восьмого марта девятьсот пятого года в бедняцкой семье в селе Шарлык на Оренбуржье. С отрочества — пастух. С юности — солдат, в армии — с двадцать седьмого и, видимо, навсегда».

Но боевые награды говорили сами за себя: две Золотых Звезды Героя Советского Союза, три ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, четыре ордена Красного Знамени, орден Богдана Хмельницкого I степени, два ордена Суворова II степени, орден Кутузова II степени, два ордена Красной Звезды, медали, а также награды социалистических стран.

В 1936 году Александр Ильич Родимцев встал в боевые ряды воинов- интернационалистов, чтобы вместе с трудовым испанским народом отстоять от фашистских мятежников молодую Республику. На обожженных полях Испании впервые довелось Родимцеву вплотную сойтись в боях с кровавыми фашистскими извергами. Он видел, как без оглядки бежало шумное воинство Муссолини — «Черные перья», «Черные стрелы» и прочая черная братия. Наблюдал чванливых гитлеровских вояк: они проводили в Испании «репетицию» грядущей большой войны. Там же, в Испании, — в Уэске, Гвадалахаре, Мадриде Александру Ильичу посчастливилось встретить прекрасных и мужественных людей: Долорес Ибаррури, ее сына Рубена, легендарного Матэ Залку — генерала Лукача, писателя Эрнеста Хемингуэя, немецкого литератора Людвига Ренна, незабвенного Михаила Кольцова и многих других, кто служил примером бескорыстия, свободолюбия и отваги. Великую Отечест

венную войну Герой Советского Союза полковник Родимцев встретил, располагая значительным боевым опытом и знаниями, позднее усовершенствованными в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Дальше были опаленные огнем Великой Отечественной — Киев, Сталинград, Полтава, Кировоград, плацдарм на Одере… Освобождением Праги завершился славный боевой путь генерала-коммуниста, дважды Героя Советского Союза Родимцева.

Когда я перечитываю воспоминания Александра Ильича, перед глазами невольно возникает старенькая, потрепанная записная книжка. Сколько раз нам доводилось листать ее странички, поблекшие от солнца и ветра, меченные пылинками дорог и брызгами дождя. Пронесенная в кармане гимнастерки командира 5-й воздушно-десантной бригады многие сотни километров, через десятки сражений от Киева до Сталинграда, она хранит памятные даты, названия сел и деревень, железнодорожных станций, урочищ, высот и, конечно же, дорогие сердцу солдата имена.

Помнится, просматривая торопливые записи, датированные сентябрем 1941 года, я с трудом разобрал три резких отрывочных строки:

«…В жизни есть минуты невыразимо глубокого значения. О, славная, добрая мать-Украина! Я — русский. Но твои страдания — это мои страдания, и твои раны — мои раны».

Через десятилетия, с волнением всматриваясь в потускневшие строки, Александр Ильич задумчиво вспоминал:

—

Есть в степи, под Бурынью, большой курган. У подножия, в траве, — межевой столбик. Значит, на запад и на юг — Украина; на север и восток — Россия.

Вереницей тянулись через поля женщины, старики, дети… Фронт приближался, люди уходили от фашиста. Молчаливое шествие народа Украины под защиту братской Руси…

Он бережно сложил записную книжку, крепко зажал ее в ладонях:

—

Три строчки… а в памяти та незабываемая картина. Степь… И курган. Я видел, как седой старец припал к родной земле, и сознание горькой личной вины нестерпимо обожгло сердце. Тогда я и записал эти слова.

Мы стояли на новеньком шоссе перед зеленой стеной Голосеевского леса. Перед нами, если смотреть в сторону Днепра, открывалась бескрайняя даль полей и перелесков. Он легонько тронул меня за плечо:

—

Тот, кто прошел дорогами войны, поймет солдатскую печаль и горечь. Мы отходили на восток. Цеплялись за каждый рубеж, за каждую мало-мальски удобную позицию. Мы дрались против танков и мотопехоты. Вырывались из «клещей», хоронили товарищей, снова занимали оборону и поднимались в контратаки. У меня в бригаде были русские и украинцы, грузины и белорусы, татары, узбеки, молдаване, но для всех нас, таких разных, Украина была доброй матерью, и тот старик у кургана был наш родной отец, а его печаль и боль были нашей общей печалью и болью.

В процессе работы над эпизодами, посвященными героической обороне Киева, — а в той незабываемой эпопее 5-я воздушно-десантная бригада занимала один из ответственных рубежей, — следовало уточнить, где именно находился КП бригады Родимцева. Добравшись к окраине Киева, мы остановили машину и взошли на крутой взгорок у Голосеевского леса.

—

Какие перемены! — удивился Родимцев, осматриваясь по сторонам. — Не было этой улицы, не было шоссе…

—

Послевоенный Киев, Александр Ильич, быстро растет и хорошеет.

Он согласно кивнул.

—

Убеждаюсь наглядно. Тогда под ногами здесь путался непролазный кустарник… и все-таки узнаю высотку, на которой был мой командный пункт: вот за этими воротами, на усадьбе.

Он указал на молодой майский сад в белом кипении цветущих яблонь, не ведая, как знакомы и дороги были мне и тот ухоженный сад, и зеленая калитка, и светлая аллейка, ведущая к домику в глубине усадьбы.

У ворот Александр Ильич остановился:

—

А позволят ли хозяева нам, незнакомцам, войти?

Я ответил уверенно:

—

Позволят! — и приоткрыл калитку.

Он взглянул на меня внимательно:

—

Похоже, вы здесь бывали?

—

Еще сколько раз!

—

И что же вас сюда приводило?