Вениамин. Где-то в начале декабря Елочка, дочь Липы, возвращаясь домой из школы, застала перед дверью квартиры сидящую на ступеньках лестницы бабу Гиту. Вениамин, не предупредив Нюму (мужа Липы) и Леву, привез ее к ним и оставил на лестнице перед закрытой дверью. Бабушка стала жить у них. Я бывала в эти дни у Нюмы и видела ее. Это была уже не та радостная и гордая бабушка, которую я видела по приезде ее из Польши. Запомнился ее рыжий парик со сбившимся на висок пучком связанных волос, которому место было на затылке. Она никак не могла понять, за что посадили ее детей. Она ходила по комнатам и причитала: «Во всем виновата я. Я привезла своим детям беду. Я должна немедленно вернуться домой. Как только я уеду, все станет лучше». Причитала она на еврейском языке. Мы с Елочкой, конечно, ни слова по- еврейски не понимали, смысл ее причитаний переводил нам Лева.
Члены политической элиты были непропорционально представлены среди жертв Большого террора (их доля среди пострадавших была значительно выше, чем их доля в населении страны). А поскольку евреи были непропорционально представлены в политической элите, они бросались в глаза в роли пострадавших. Среди спутниц Евгении Гинзбург по вагону для скота номер 7 было много евреек-коммунисток. Среди сокамерниц матери Феликса Розинера по Бутырской тюрьме в Москве были очень разные женщины, «но коммунистки-интеллигентки, и среди них моя мать, держались своим кружком. Практически все они были еврейками, все безоговорочно верили в чистоту партии, и каждая считала, что посажена ошибочно». Мать Розинера, Юдит, закончила хедер, два года проучилась в еврейской гимназии в Бобруйске, а в 1920 году переехала в Москву, где поступила в лучшую школу города («Московскую образцово-показательную школу- коммуну»). Пробыв недолгое время в Палестине, где она вступила в Коммунистическую партию, Юдит вернулась в Советский Союз.
Члены политической элиты были непропорционально представлены среди жертв Большого террора, но они не были большинством среди всех пострадавших. Евреи, не очень многочисленные среди неэлитных жертв, пострадали в пропорциональном отношении меньше многих других этнических групп. В 1937—1938 годах около 1% всех советских евреев было арестовано по политическим обвинениям — против 16% поляков и 30% латышей. В начале 1939 года доля евреев в ГУЛАГе была на 15,7% ниже их доли в советском населении. Причиной этого было то обстоятельство, что евреи не подвергались преследованию как этническая группа. Никто из арестованных в период Большого террора 1937—1983 годов — включая родителей Меромской, родственников Гайстер и моего деда — не был арестован как еврей. НКВД провел несколько специфически еврейских дел, но они были по сути своей (т.е. по принципу отбора жертв) политическими, а не этническими. Юдит Розинер-Рабинович, к примеру, арестовали в ходе кампании против «палестинцев», но ее следователя (тоже еврея) интересовали сионистские организации, а не еврейская национальность как таковая. Самуила Агурского, неустанного борца с сионизмом, Мойшу Литвакова, его политического конкурента и коллегу по руководству Евсекции, и Изи Харика, «пролетарского» еврейского поэта, автора стихотворения об исходе в Москву, арестовали по делу бывших членов Бунда (подлинных или воображаемых). В то же самое время аналогичные кампании проводились против бывших членов всех небольшевистских партий, включая меньшевиков, эсеров, украинских боротьбистов, азербайджанских мусаватистов и армянских дашнаков. И когда ликвидировались еврейские национальные районы и школы, точно так же (а иногда гораздо более внезапно и жестоко) ликвидировались все остальные национальные районы и школы («национальной» называлась этническая единица, входившая в состав другой этнической единицы, как, например, еврейские и польские районы и школы на Украине).
Евреи были единственной крупной советской национальностью без исторической территории в пределах СССР, которая не подверглась этнической чистке в ходе Большого террора. С первых дней революции режим поощрял этнический партикуляризм вообще и национальные диаспоры (национальности, имевшие этническую «родину» за границей) в частности. Целью поддержки диаспор было желание представить соседним народам ясное и осязаемое доказательство преимуществ советской власти. По специальному распоряжению Политбюро, принятому в 1925 году, национальные меньшинства приграничных советских областей должны были получить особенно щедрую долю национальных школ, национальных территорий, изданий на родном языке и этнических квот при приеме на работу. Смысл «пьемонтского принципа» (как называет его Терри Мартин) сводился к тому, чтобы вдохновить народы соседних стран, оказать на них влияние — и, быть может, предложить им альтернативную родину. Однако начиная с середины 1930-х годов, по мере того как ужас перед идеологическими инфекциями рос, а источники этих инфекций становилось все трудней определить, блюстители политического единства обнаружили, что оборотной стороной вдохновляющего примера является вражеское проникновение, и что альтернативная родина может быть не только у хороших иностранных граждан, но и у плохих советских людей. Между 1935 и 1938 годами иранцы, китайцы, корейцы, курды, латыши, немцы, поляки и эстонцы были насильственно депортированы из приграничных районов на том основании, что этнические связи с заграничными соседями делают советских людей восприимчивыми к враждебному влиянию. А в 1937— 1938 годах все этнические диаспоры Советского Союза стали объектами специальных «массовых операций» по уничтожению потенциальных агентов иностранных разведок. 21% всех арестованных по политическим обвинениям и 36,3% всех расстрелянных были жертвами «национальных операций». 81% всех арестованных по «греческому» делу был расстрелян. В ходе финской и польской «операций» было расстреляно 80 и 79,4% всех арестованных соответственно.
У евреев, по всей видимости, не было альтернативной родины. В отличие от афганцев, болгар, греков, иранцев, китайцев, корейцев, македонцев, немцев, поляков, румын и эстонцев, они, с точки зрения НКВД, не были врожденно неустойчивыми гражданами СССР и легкой находкой для иностранного шпиона. В 1939 году советские издательства выпустили четырнадцать различных произведений Шолом-Алейхема в честь его восьмидесятилетия, Государственный этнографический музей в Ленинграде организовал выставку «Евреи в царской России и СССР», а руководитель Государственного еврейского театра Соломон Михоэлс получил орден Ленина, звание народного артиста СССР и место в Моссовете. Большинство советских евреев не пострадали во время Большого террора, а большинство из тех, кто пострадал, пострадали как представители политической элиты. Поскольку на вакантные должности «выдвигались» бывшие рабочие и крестьяне, доля евреев в партии и государственном аппарате после 1938 года резко сократилась. А поскольку культурная и профессиональная элита не пострадала в той же степени и не испытала аналогичной кадровой революции, еврейское представительство в ней осталось прежним.
А потом произошли сразу две подспудные революции. Во второй половине 1930-х годов, вслед за установлением развитого сталинизма и особенно во время Великой Отечественной войны, Советское государство, управляемое выдвиженцами из числа русских рабочих и крестьян, начало ощущать себя законным наследником российского имперского государства и русской культурной традиции. И одновременно с этим, вслед за приходом к власти нацистов и особенно во время Великой Отечественной войны, некоторые представители советской интеллигенции, недавно клейменные биологической национальностью, начали ощущать себя евреями.
Советский Союз не был ни национальным государством, ни колониальной империей, ни Соединенными Штатами взаимозаменяемых граждан. Он был частью мира, состоящей из множества территориально закрепленных национальностей, наделенных автономными институтами и объединенных в одно государственное целое интернационалистской идеологией мировой революции и космополитической бюрократией партийных и полицейских чиновников. Он был так задуман и теоретически таковым оставался до самого конца, однако и идеология, и бюрократия начали меняться после первой пятилетки в результате радикальной коллективизации сельского хозяйства, промышленности, политики и мысли в ходе «сталинской революции». Вновь созданная командная экономика и вновь сплоченное соцреалистическое общество требовали большей прозрачности, централизации и стандартизации и существенно выиграли от введения единого государственного языка и унифицированной системы коммуникаций. К концу 1930-х годов большинство «национальных» советов, сел, районов и школ было принесено в жертву симметричной федерации относительно однородных протонациональных государств и некоторого количества этнических автономий, слишком сильно укоренившихся, чтобы их можно было без труда уничтожить. Современные государства нуждаются в нациях в той же мере, в какой современные нации нуждаются в государствах.
