- Еще что-нибудь желаете, гости дорогие? - обратилась она кокетливо к Даниилу Борисовичу.
- Пожалуй, достаточно, - поспешно ответил Ефим, опасаясь, что Красницкий возобновит заказ и тягостное свидание продолжится.
Не обращая на него внимания, официантка смотрела, улыбаясь, на Красницкого, который почти незаметным движением погладил ее по бедру.
- Спасибо, миленькая, хватит, - он взял из ее рук счет, не глядя передал Ефиму.
Заглянув в него, Ефим ахнул: 397 рублей 70 копеек! Какие деньжищи! Он вопросительно глянул на Красницкого, мол, платить будем пополам или?..
- Расплачивайся, Ефим, - бросил тот, - нам пора!
Словно грабителю с большой дороги протянул Ефим официантке четыре сотни. Она сосчитала деньги глазами, опустила в карман шелкового передничка. Со своей стороны Даниил Борисович достал из бумажника полсотни, протянул милашке.
У подъезда гостиницы Ефим, извинившись, сообщил Красницкому, что вынужден поторопиться, наскоро попрощался и нырнул в вестибюль метро. В поезде сел на свободное место и почувствовал смертельную усталость, как будто не в ресторане провел часы, а на разгрузке вагонов. Тяжелой головой ткнулся в уголок... Непонятным образом он проснулся на нужной станции, вышел на просторную площадь. Часы показывали пять. А Наденька приходит домой обычно в семь... Кажется, она сегодня дежурная по выпуску в эфир вечерних радиопередач. Он позвонил ей.
- Это я... Голос не мой?.. Возможно. Значит, переутомился. Нетелефонный разговор. Расскажу дома. Когда придешь?.. Ладно, и печку протоплю, и что-нибудь приготовлю. Ты только поторопись... Нет-нет, ничего страшного.
... - Что за «нетелефонный разговор»? Что случилось? - Надя торопливо снимала пальто и резиновые ботики. — По глазам вижу, что-то неладное. Выкладывай скорее, не тяни, я волнуюсь.
- Подожди, потом. Сперва поужинаем. Смотри, какую я картошку сварганил - прима! - похвастал Ефим, ставя сковородку на стол. — Мясо разогрел, вот горчица, садись.
И я с тобой. Проголодался!
Он сказал неправду. Есть ему не хотелось. Наоборот, не терпелось поделиться с женой впечатлениями необычного дня. Гнетущие думы, сомнения одолевали Ефима. С кем же, как не со своей разумницей, правда, не слишком опытной в житейских делах, порассуждать ему, подумать вслух, попытаться все разложить по полочкам. Но сперва надо дать ей спокойно поесть, попить чай.
Покончив с ужином и мытьем посуды, Надя сбросила с ног туфли, забралась на постель, поджала ноги, точь-в-точь как тогда, в тот незабываемый, уже сравнительно далекий майский вечер... Горячая нежная волна охватила Ефима. Он порывисто подошел к жене, заключил ее в объятия, прильнул губами к теплым мягким губам.
- Сумасшедший, честное слово, сумасшедший - она ласково отстранила его, - нашел время для нежностей. Мы с тобой уже старожены - три с половиной года, представляешь?! Ну, полно. Расскажи, что у тебя там? Слышишь? Только, чур, без утайки!
Стараясь не упустить ни малейшей подробности, Ефим поведал жене о событиях минувшего дня.
- Я поставил подпись под безавансовым договором. Не подписать его я не мог, в моем положении держать фасон не приходится. Фактически это договор о полной зависимости автора и полной свободе действий для издательства. Я убежден, - взволнованно продолжал Ефим, - Красницкий очень плохой человек, он способен на любую пакость. Раньше я чувствовал это интуитивно. После встречи в ресторане сомнения исчезли. Что ты скажешь обо всем этом?
Надя задумалась. Лицо ее стало печальным и озабоченным.
- Почему нам так не везет, Фима? - проговорила с досадой. - То и дело налетаем то на одного, то на другого подонка. И все они, как на подбор, принадлежат партии.
Ефим усмехнулся.
- Вот ты сама же и ответила на свой вопрос. Видать, по законам нашей Системы ее верхушка должна состоять из подонков: проводником зла может быть только зло. А руководящие посты Система отдает только членам ВКП(б). Мудрено ли на них не наткнуться? Значит, дело не в том, что нам не везет и мы на них нарываемся на каждом шагу, а в том, что добродетельная номенклатура - это белая ворона, феномен.
- Согласна. Но тогда и ты ответил на свой вопрос о Красницком. Почему он должен быть исключением из правила? Он руководящий товарищ? Да. Член партии? Да. И каким же ему полагается быть? Тут все ясно. Одно в истории с Красницким остается туманным, больше всего меня беспокоит вот что: почему он с такой готовностью, даже поспешностью, открыл тебе зеленую улицу в детскую литературу? Человек ты ему абсолютно незнакомый, автор - неизвестный. Была бы хоть протекция, а так? Непонятно... Наверняка какой-то фокус. Но какой? Ничего хорошего от сомнительного человека ждать не приходится. Тогда где и в чем запрятано плохое? Где собака зарыта? - Надя замолчала. Молчал и Ефим. Оба погрузились в невеселые думы.
- Ох, Фима, - вздохнула Надя, - лучше бы ты с ним не вязался... Призрачные тысячи... А ты уверен, - спросила вдруг, - что суд восстановит тебя на прежней работе?
- Почти. А что?
- А то, что для нас сегодня лучше синица в руке, чем журавль в небе. Восемьсот рублей ежемесячного дохода - мало, но лучше, чем ничего. С моей зарплатой вдобавок вполне можно дождаться выхода книжки. А уж имея в кармане солидную сумму...
Ефим молча прикидывал. Опасения жены вполне логичны и своевременны. Действительно, если месяца через три-четыре, вместо издания книжки, Красницкий выкинет какое-нибудь коленце, а он за это время не заработает ни гроша, они с Надей окажутся на материальной мели... Срок подачи заявления в суд ограничен и к тому времени истечет... Так что же, унижать себя судом с мадам Щукиной? Возвращаться решением суда под ее начало?
Надя ждала, что он скажет.
- Насчет Красницкого ты права. А судиться с Щукиной бесполезно, я все равно не смогу с ней работать, не по нервам... Уверен, она сумеет от меня избавиться по какой-нибудь менее уязвимой статье, например, по профессиональной непригодности. Не улыбайся, в плену произвола лучше жить без иллюзий. Буду искать место в какой-нибудь газете.
- Не хочешь судиться с Щукиной - не надо, - не очень-то одобрительно заметила Надя. - В общем, действуй! Как говорится, ищи, да обрящешь.
И он действовал. Несколько дней кряду обращался то в одну, то в другую редакции. Безуспешно. Только в вечерней газете как-то неопределенно пообещали: «Зайдите через недельку... Возможно,,,»
Отчаявшись, он уже решил было начать тяжбу со Щукиной, но неожиданно почтальон вручил ему письмо с издательским штампом на конверте,
«Дорогой Ефим Моисеевич, - читал он, - куда это вы запропали? Обиделись на меня, старика Красницкого? За что? Помилуй Бог, у меня и в мыслях не было ущемить чем-нибудь самолюбие гордого поэта. И почему вы так поспешно от меня сбежали после того самого?.. Ах, брат, поросенок вы, извините меня, за этакий драп-марш от своего друга. Приходите-ка немедленно, есть для вас интереснейшее предложение. Не сомневаюсь, вы вцепитесь в него руками и зубами. Жду в любой час и день, кроме выходного, понятно. До скорого свидания. Крепко жму вашу лапу, обнимаю. Ваш Д. Б.»
- Это что еще за чертовщина? - оторопело пробормотал Ефим, вновь и вновь перечитывая письмо. Голова его отказывалась соображать, «Дорогой, друг, обнимаю, жму лапу...» С ума можно спятить! Что ему от меня нужно? - Не мешкая, он поехал в издательство.
- О-о! Ефим Моисеевич! Рад вас видеть в добром здравии, - встретил его восторженно Красницкий. - Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, милости прошу!
Приветливейший тон, теплые, кажется, вполне искренно произнесенные слова должны были окончательно сбить с толку Ефима. Так оно, в общем, и произошло... Но, внешнему ладу вопреки, ни на минуту не покидала его настороженность, даже неприязнь - та самая, подспудная, необъяснимая, к другу любезному, лаковому... Плохо вязались помпезнее выкрики издателя с его холодными желтоватыми глазами, цепко из-под седеющих крутых бровей глядящими на Ефима.
