- Обед готов! Анютка! Давай собирать на стол. - Расстелила цветастую скатерть, достала из буфета поллитра «Московской», торжественно поставила бутылку на середину стола.
- Для встречи мужа и брата припасла, - сказала как-то виновато, - да вот не дождалась. Выпьем за их светлую память... А вы, Ефим, воевали?
- Воевал.
- Значит вы им товарищем будете. С таким человеком своих помянуть не грех.
Обед был незатейливым, но показался Ефиму вкусным - суп картофельный на бараньем бульоне, макароны с бараниной, вынутой из супа. Водку закусывали селедкой, посыпанной репчатым луком. Большую часть выпил Ефим, почти две стограммовые стопки - хозяйка, капли три Анюта - в память отца и дяди. Лида быстро захмелела, еще сильнее разрумянилась. Зашумело и в голове у Ефима.
После обеда Анюта ушла к подружке готовить уроки. Лида собрала со стола посуду, унесла на кухню. Достала с этажерки семейный альбом, положила его на колени, словно невзначай тесно прижалась плечом к Ефиму, раскрыла альбом.
- Вот это я с мужем, снимались на пятый день после свадьбы. Здесь я с подружками с парфюмерной фабрики. Я работаю там двенадцатый год. И муж там работал, там и познакомились, и поженились. А это...
Жар, исходящий от Лиды, будоражил Ефима, нестерпимо возбуждал. Он почти не слышал, что она говорила, не видел фотографии, даже лицо ее чуть высвечивало, как будто сквозь туман. Только губы, яркие призывные, всесильно влекли все его существо - к ней! Сердце его сильно стучало, дыхание перехватывало... Он резко обнял ее, жадно впился в ее губы. Она не противилась, обвила его шею крепкими руками, прижалась грудью, целовала жадно, часто. Альбом с фотографиями сполз с ее колен на пол.
- Погоди, милый, погоди, - шептала она порывисто, -я вот только свет погашу, нехорошо при свете!
Щелкнул выключатель. Комната погрузилась во тьму. Ефим слушал как стукнули об пол туфельки, как шуршат сбрасываемые одежды... Он оцепенел...
- Ну, разбирайся же, Ефим, быстрее... Насчет Анютки не беспокойся, не помешает, она придет часа через два, не раньше, не беспокойся, не помешает. Разбирайся же скорее, ну!
... Потом они сидели на диване, усталые, удовлетворенные, каждый по-своему. У Ефима к чувству удовлетворенности примешивалась необъяснимая опустошенность.
- Ты обо мне, наверно, плохо думаешь? - спросила женщина, светло и счастливо заглядывая ему в глаза.
- Нет.., Почему я должен о тебе плохо думать?
- Как же, не успела с тобой встретиться и... вот на тебе, прямо с ходу... Ну, обними меня, чего отодвинулся? Знаешь, я пять лет мужской ласки не видала. Попрощались мы с моим Ваней 25-го июля сорок первого. Всю ночь перед его отправкой любились, вроде бы на всю жизнь. Так оно и вышло... Другие солдатки мужей ждали да погуливали. Я - нет, не допускала. Третий год пошел, как похоронку получила. Плакала, убивалась, думала, не переживу... Видишь, ничего, жива... Так вот оно. Как овдовела, ко мне начал приставать мой начальник. «Давай, Лида, встречаться по-хорошему. Ты женщина молодая, поведения не теперешнего. Натерпелась, небось, соскучилась по мужскому духу».
Верно он говорил. И нравился мне. А я не поддалась. Почему? Сама не знаю... Нет, вру, знаю: семью его разбивать не хотела. А ты подвернулся аккурат вовремя: яблочко не то что соком налилось — перезрело, ветку чуть тронул — и оно тут, яблочко, у твоих ног. - Лида обняла Ефима, поцеловала. - А ты еще приходи! Не думай, я тебя на себе женить не хочу, тебе простая баба в жены не годится... Мужа я найду. А ты мне понравился. Приходи, я тебя всегда приму за милую душу.
...В трамвай он сел не сразу, хотя погода была отвратительной: шел мокрый снег с дождем. Ефим то и дело попадал в лужи, промочил ноги, но шагал, шагал по плохо освещенной окраинной улице бодрый, облегченный. Он давно не был близок с женщиной и не потому, что это представляло некую сложность. Просто был крайне щепетилен в подобных делах...
Внезапно, словно из легкой дымки, возник перед ним образ Розы - целомудренный, чистый... Но его тут же затмили сочные живые краски только что пережитой страсти.
Лида позвонила ему через несколько дней.
- Приходи, любый! Анютки не будет, она заночует у тетки. Приходи, любый, - повторила ласково, понизив голос. - Придешь?
«Хм... любый, любый», - усмехнулся Ефим по дороге к Лиде. «Любый», назвала она мягко, душевно. И не солгала и правды не сказала. Не будь тех жарких минут, позвала бы она его снова к себе? Вряд ли... Счастье ее в чисто физической радости, которую дал ей мужчина, вероятно, приятный для нее мужчина, не без того. Он и сам охвачен влечением к ней - манящей телом женщине, вот и шагает теперь по ее зову. Но нелепо и предположить, что по любви. Он был убежден, что нередкое толкование любви как близости только физической, унижает человека — существо высокоразвитое; глубоко веровал, что истинная любовь зарождается в сердце, в душе, чтобы не угаснуть до конца дней, и тогда физическая близость становится гармоничным целым с согласием душевным, по крайней мере, должна быть таковой. Наивно, может быть, спрашивал себя. Ну и пусть, отвечал упрямо, иначе незачем называться человеком.
Дня через два после ночи, проведенной с Лидой, Ефим встретился с Розой. Она все та же: обаятельная, нежная.
Они уединились в одну из уютных комнат гофмановского дома, ворковали, целовались... Крепче прежнего обнимала Роза Ефима. Но, странное дело! Ни трепета, ни сердцебиения, как раньше, он не ощущал... Удивительным женским чутьем она угадала какую-то перемену в нем.
- Что с вами? - спросила встревоженно.
- А что? - ответил он вопросом, поразившись ее проницательности.
- Так... ничего. - Она не могла бы назвать точно, что именно почувствовала. - Мне показалось...
Ей не показалось. Ефим обнимал ее, прижимал к груди, целовал - не так, как прежде: Лида успокоила его плоть. Плоть была удовлетворена, оттого не было и не могло быть с его стороны ничего такого... Сердце его билось спокойно, любовное волнение будто улеглось. С неожиданной отчетливостью он понял: Розу он не любит. Это открытие обдало его холодом. Жажда обладания ею, женщиной, улетучилась там, у Лиды... А сердцем, душой он или не успел полюбить Розу, или не полюбит никогда.
А Роза? Что ей нужно? Ефим знал: ждет она его всего, с головы до пят, как мужа, отца детей, верного друга, умного собеседника на всю жизнь. Надо бы ему немедля, не откладывая на другой день, начистоту, откровенно поговорить с ней, как он привык поступать всегда со всеми... И только собрался приступить к объяснению, она запустила тонкие пальцы в его кудри, потрепала, погладила их, и, пытливо глянув ему в глаза, вдруг спросила:
- И долго это будет у нас продолжаться, Фима?
- Не понимаю, о чем вы? - притворно удивился Ефим.
Она мило склонила головку, улыбнулась:
- Какой вы сегодня непонятливый, а может быть... - она не договорила. Ефим же промолчал. Она перестала улыбаться.
- Скоро четыре месяца нашего знакомства, - начала она после длительной паузы, словно через силу, - свидания наши не часты, но приятны, по крайней мере для меня.
- И для меня, - не солгал Ефим.
- Тем лучше, - продолжала Роза так же неторопливо. - Я могла бы поддерживать сложившиеся отношения еще много времени. Но мои родители, к сожалению, стары и поэтому... - Ей явно тяжело было говорить, она помедлила, подыскивая нужные слова. — Да, наверно поэтому нетерпеливы... Вы, Фима, уже продолжили мысленно мой вынужденный монолог. Верно?
Верно, подумал Ефим, договаривать незачем, все ясно.
- Что ж, родители мои стары, - повторила Роза, - и они, естественно, при жизни хотят иметь нахэс... Вы понимаете, что значит это еврейское слово? Нахэс - радость, удовлетворение, счастье - вместе взятые. Все это они мечтают получить от своей единственной доченьки в ее замужестве.
«До чего же некстати этот разговор, - досадовал Ефим. - После ее признания, если он не хочет
