Я снова чувствую себя семилетним мальчиком.
Моя мать не могла тогда знать, что жить ей осталось не более десяти лет, но каким-то внутренним слухом она, вероятно, слышала часы, отмеривающие ее время. Она увидела клочок синего неба и рванулась к нему. Я стремился к своей мечте, а она стремилась к своей, но какая-то часть меня не могла благословить ее идти ее собственным путем. Мой ответ, хотя я и пытался сделать его как можно более нежным, не стал от этого менее безжалостным. Я решительно встал на сторону своего отца, решив, по глупости, что жизнь — это игра, похожая на футбол, которая может быть выиграна или проиграна в зависимости от численности игроков с каждой стороны. Кажется, я закончил письмо чем-то вроде самооправдания, сказав, что я должен быть за отца, что я не могу больше поддерживать с ней отношения и что «даже это письмо кажется мне маленьким предательством». Мне больно писать об этом, но, должно быть, мое письмо ужасно ранило ее. Мысль об этом ранит меня и сейчас, когда я понимаю, каким надутым, глупым щенком был я тогда, потому что пройдет совсем немного времени, и я сам окажусь в положении безнадежно влюбленного в другую женщину, парушу брачные обеты, несмотря на свою уверенность в том, что сумею их соблюсти, что меня сметет волна чувств и страсти, которую никто не в силах будет остановить…
В середине апреля, когда Фрэнсис и Джо еще не вернулись из Манчестера, я иду в музыкальный магазин фирмы Virgin Record на Бэйсуотер-роуд и покупаю пластинку с песней «Roxanne». На задней стороне конверта — моя фотография, сделанная во время нашего выступления на фестивале Mont de Marsan, a внутри, под заголовком песни значится мое имя как автора слов и музыки. Запись выпущена компанией Virgin Music Ltd. Я невероятно горд. Наша песня объявлена «записью недели» в
Джерри звонит мне и просит внести его в список гостей нашего концерта, который мы даем этим вечером в Nashvill Rooms. Он прочел хорошие отзывы о нас. (Правда,
Однако с некоторых пор подобные высказывания только заводят меня.) Я знаю, что Джерри очень рад за меня, но знаю я и то, что какой-то своей частью он хотел бы, чтобы наше выступление оказалось не очень удачным. Как бы то ни было, я по-прежнему нуждаюсь в его одобрении: слишком уж долго он был моим партнером и соперником. Однако в этот вечер мы даем отличный концерт. Даже Джерри поднимает в знак одобрения оба больших пальца.
В конце этого вечера я становлюсь свидетелем жаркого спора между Майлзом и Кэрол Уилсон за право быть моим издателем. Майлз считает, что Кэрол и ее отдел сделали для меня слишком мало. Ведь они, к примеру, могли бы оказать мне финансовую поддержку или организовать гастроли. Он хочет, чтобы я расторг свой первый контракт, но мы с Кэрол не только деловые партнеры, но и друзья, и я не могу идти на поводу у Майлза, у которого всегда наготове собственный план действий. Я автор почти всех песен в альбоме, а мой издательский контракт был подписан задолго до создания группы Police. Таким образом, у Майлза нет никаких законных прав на какую бы то ни было прибыль от издания моих произведений. Это обстоятельство на много лет станет яблоком раздора, и даже к настоящему моменту решены еще не все проблемы.
Очень мало, что может сравниться с тем восторгом, который испытывает человек, впервые слышащий запись своей песни по радио. Та самая песня, над которой ты столько работал и ради которой столько вытерпел, внезапно оказывается свободно парящей в эфире. Это похоже на чувство, возникающее при виде собственного ребенка, который впервые самостоятельно едет на велосипеде. Песня, как и ребенок, несомненная часть тебя самого, но больше не привязанная к тебе неразрывными узами. Она расправляет крылья и поднимается в воздух.
Однажды я, словно серфер, балансирующий на своей доске, в очень неустойчивом положении занимаюсь побелкой кухонного потолка. Вдруг я слышу резкий нарастающий ритм гитарных аккордов, а потом свой собственный голос, зависающий на первом слоге, а потом устремляющийся вниз, словно ставя точку под вопросительным знаком. Я едва не падаю со своих мостков и заливаю весь кухонный пол белой эмульсией, стремясь как можно быстрее схватить телефонную трубку.
— Стью, нас передают по Capital Radio, послушай!
— Да, черт возьми, это мы. — Через телефонную трубку я слышу нашу песню на другом конце Лондона.
— Здорово! Ты это слышал?
Я сижу на полу, мое сердце бешено колотится, я несколько оглушен. Какая-то часть меня не может до конца поверить в это, как будто бесплотная недостижимая мечта внезапно превратилась в осязаемую реальность.
Увы, несмотря на многообещающее начало и уверенность звукозаписывающей компании в нашем успехе, «Roxanne» не станет хитом, по крайней мере, на этот раз. ВВС не хочет, чтобы песня звучала у них в эфире, объясняя свои колебания тем, что их не устраивает ее сюжет, и всякий раз под разными предлогами исключая ее из своего музыкального репертуара. ВВС — ведущая радиостанция нашей страны, поэтому все остальные следуют ее примеру.
Несмотря на то, что «Roxanne» не удалось занять свое законное место среди хитов, А М все-таки хочет дать нам еще одну попытку, хотя они по-прежнему не согласны выпустить наш альбом прежде, чем мы войдем в список лучших с какой-нибудь одной песней. Таким образом планируетсявыпустить в свет запись песни «Can't Stand Losing You». Эта песня не столь необычна, как «Roxanne», но она может оказаться более приемлемой для коммерческих радиостанций. Это будет наш второй подход к снаряду, и мы по- прежнему полны оптимизма.
Через день или два Фрэнсис и Джо на несколько дней приезжают из Манчестера, но радость нашей встречи омрачается одним грустным событием. Наш пес вынужден совершить свою последнюю поездку в ветеринарную клинику. В тот день он с утра тяжело дышал и выглядел очень несчастным.
Осматривая бедную собаку, женщина-ветеринар смотрит на меня взглядом, не предвещающим ничего хорошего. «Я сделаю ему укол, — говорит она, — но он уже старый, и если укол ему не поможет, то вряд ли можно на что-то надеяться».
У меня словно что-то обрывается внутри, и я на такси везу собаку домой, где сообщаю грустные новости Фрэнсис. Укол, похоже, не помогает, и бедное животное с каждой минутой чувствует себя все хуже и хуже. В одиннадцать часов вечера мы звоним ветеринару, и нам говорят, чтобы мы привезли собаку. Мы оставляем Джо под присмотром соседки и в последний раз везем пса в ненавистную клинику.
Очень странно видеть, как решительно и твердо он смотрит в глаза своей хозяйке, с которой не расставался целых четырнадцать лет. Он как будто говорит: «Теперь можете уходить. Я умираю. Ничего не поделаешь». Фрэнсис нежно прижимает его к груди, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, но всю дорогу от клиники до дома она безутешна.
Мы долго не можем оправиться от этой утраты. Мне начинает сниться один и тот же сон: посреди ночи я слышу знакомое царапанье в дверь и, открыв ее, вижу нашего пса. «Терди, где ты был?» — спрашиваю я и в этот момент просыпаюсь.
К началу июня в Лондоне устанавливается жаркая погода. Ровно подстриженные деревья, выстроившиеся вдоль Бэйсуотер-роуд, возвышаются как огромные зеленые великаны над транспортным потоком и над измученными зноем пешеходами в рубашках с короткими рукавами и легких летних платьях. Город гудит каким-то вялым оптимизмом, и кажется, что такая погода будет длиться всегда. Именно таким утром в нашей квартире раздается неожиданный звонок. Звонит мой отец. Он стоит на автобусной остановке в центре Лондона.
— Как ты оказался в Лондоне, папа?
— Я только что вернулся из Германии и хочу зайти к вам на завтрак. Все расскажу при встрече.
