намерена удовлетвориться ответом «нет».
– Мэгги, я… я думаю, мы по крайней мере должны сначала понять друг друга…
Появилось ее блюдо вместе с молчаливым признанием вины в глазах официанта. Мэгги почувствовала, что снова краснеет, сообразив, какие выводы тот должен был сделать из разговора. Она молча ругала себя, пока мальчик не ушел. На ухмылку Ника она не обращала внимания.
– Мне нужно выйти…
– Тогда ты упустишь возможность выудить какую‑то информацию, воспользовавшись моей неожиданной невинностью, – перевел он в шутку свое смущение, уплетая selsh.
– Твоя невинность! – рассмеялась Мэгги. – Бьюсь об заклад, ты потерял ее в тот же день, когда родился!
– Ну, я был упрямый мальчуган, в моем случае процесс занял несколько больше времени. Невинность пришлось выбивать из меня кулаками.
– Ты имеешь в виду боксерский ринг?
Мгновение он смотрел на нее, будто решал, стоит ли продолжать словесную игру.
– Нет. Школу. До двенадцати лет я был заморышем и, кроме того, незаконнорожденным… то и другое наказуемо на улочках, где я рос. Очень скоро я узнал, что, игнорируя оскорбления, напрашиваешься на побои. Тогда я и научился управляться с собой… и с другими. А потом пришлось научиться, как управляться со своей репутацией, потому что всегда находились горячие головы, желавшие попытать счастья. – В улыбке не было ничего мальчишеского, и Мэгги вдруг стало больно за мальчика, которым он никогда не был. Она опустила глаза, чтобы он не прочитал там бессильный порыв утешить. Он встретил бы ее сочувствие презрением. Стремясь избавиться от комка в горле, она поспешила замаскировать сочувствие наигранным бездушием.
– И битый стал победителем. Ты был грозой школы?
– Я никогда не начинал драку, но всегда заканчивал. И никогда не связывался с теми, кто меньше меня. Закон джунглей: выживает сильнейший.
– Что же чувствовала твоя мать… бинтуя боевые раны? – Смесь гордости и сострадания… которые чувствует сейчас Мэгги? А еще Мэгги испытала облегчение, узнав, что даже в джунглях он сохранил честь, был способен на милосердие к тем, кто не мог противостоять его грубой силе. Как Мэгги…
– Моя мать едва ли знала о половине из них. Ей хватало забот и без моих проблем… заработать на хлеб для начала.
– А отец совсем не помогал?
– Парни, бросающие беременных девчонок, как правило, не оставляют свой адрес.
– О!
– Мать никогда не говорила о нем, а я не спрашивал. Довольно того, что он оставил ее, когда был нужен – когда ее родители отказались от опозоренной дочери. Моя мать всю жизнь сохраняла достоинство, тяжело работала и не могла выбиться из отвратительной бедности. Она сделала одну ошибку – и ох как дорого за нее платила! Она умерла, когда мне было шестнадцать лет и я только начал зарабатывать на ринге достаточно, чтобы освободить ее от мытья чужих сортиров.
Он бросил эту грубость как перчатку, и Мэгги поразилась, но не тем, чем ожидал Ник.
– Шестнадцать лет? И тебе позволяли выступать?
– Я врал о своем возрасте и происхождении. А дрался достаточно хорошо, чтобы выступать в подпольном боксе, где делались настоящие деньги. Там не заботились о правилах, придуманных для трусов в перчатках.
– Тебя могли убить.
Он пожал плечами, отыскивая в ее глазах знаки странного влечения, которые замечал у многих женщин из общества, узнававших о его грубом прошлом.
Казалось, насилие затрагивало что‑то чревное в них. Именно оно привлекло к нему Делию. Но, удовлетворив свое любопытство, она заявила, что ее отталкивает «менталитет гориллы». На лице Мэгги была только ярость.
– Такое случалось. Но мне повезло. Довольно быстро меня заметил агент, не гнавшийся за легкими деньгами. Он тренировал меня, пока возраст не позволил выступать на легальном профессиональном ринге. Он направил мою злость в более конструктивное русло – амбицию. И был достаточно великодушен, чтобы показать, что за канатами ринга тоже есть жизнь, от которой я могу кое‑что себе урвать, если захочу как следует. Я обнаружил, что деньги и успех могут купить то, в чем мне было отказано обстоятельствами рождения.
– Респектабельность? – предположила она, думая о его планах относительно Лори.
– Власть.
– И теперь, когда она у тебя есть… ты удовлетворен приобретением? – заинтересованно спросила она.
Ник смотрел на нее. Красивая женщина, делящая с ним ужин; женщина, которой он навязал свое общество и которую собирается напугать так, что свет померкнет в глазах. Он улыбнулся.
– Более чем… – Он откинулся, наблюдая, как она в рассеянности подбирает вокруг телячьих ножек костный мозг, придающий selsh сочный вкус. Сколько же в ней всего намешано! Заставила его разоткровенничаться, выложить такое, чем он не делился и с друзьями, а он почему‑то уверен – хоть они и противники, что эти признания никогда не будут использованы против него. И эта уверенность выбивала его из колеи. Как ей удается? Она отлита по той же форме, что и Делия, – в чем же разница? Что мешает ему сокрушить ее?
Она облизнула губы, и невинный эротизм этого движения отозвался мощным импульсом в его чреслах. Он выпрямился, чувствуя еще большую неловкость.
Чтобы направить мысли к первоочередной задаче, он начал задавать ей провокационные вопросы, заставляя ее собраться. Но результатом было только дальнейшее его замешательство. Мэгги Коул доверчиво раскрылась вместо того, чтобы приготовиться к бою. Она весело
