– Если бы знала, не спрашивала.
– Тебя.
– Меня? – Мэгги уставилась на него, чувствуя, как екнуло в груди сердце.
Он пьян. Гмм… что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Разговорить его? Нет‑нет, гадко было бы выведывать у него что‑нибудь, когда он находится в таком беспомощном состоянии. Кто знает, какие тайны могут открыться! Ее сердце забилось еще сильнее. – Ты хочешь меня? Почему?
– Потому что… – Он неопределенно помахал здоровой рукой.
– Потому что – что? – вкрадчиво спросила она, придвигаясь ближе и наклоняясь к нему. Плевать, гадко это или хорошо – она должна знать…
– Потому что я… – Он запнулся, и на лице его отразилось смятение. Потому что ты ведьма, Мэгги Коул, – невнятно объяснил он. – Потому что я… я…
– Ты – что? – Она старалась говорить мягко и ласково, хотя на самом деле готова была силком выжать из него тайну. Не хочет ли он признаться, что влюбился в нее? – Говори смелей, я никому не скажу.
– Я… я… я хочу лечь…
Глава 9
Снова заложило уши, и Мэгги сглотнула. На соседнем сиденье тихо похрапывал Томас. Он проспал почти все одиннадцать часов полета из Лос‑Анджелеса, утомленный впечатлениями от Диснейленда.
Мэгги покосилась на него с завистливой улыбкой. Ощущение неуверенности, не покидавшее ее в новом, незамужнем состоянии, заставляло бодрствовать на протяжении двух плохих фильмов и безразлично поглощать очередные порции еды.
Казалось, она носила свой Диснейленд в себе – то возносясь в небо, то низвергаясь в пропасть.
Не числя терпеливость среди своих достоинств, Мэгги решила, не дожидаясь возвращения, выложить перед Финном свой сюрприз. Исполненная самодовольства, она позвонила из офиса судьи, едва получив в руки плотный листок бумаги, свидетельствующий о том, что их семьи больше не существует.
Сначала ей показалось, что Финн снова упал в обморок. Обретя наконец дар речи, он обрушился на нее с упреками за безвкусную шутку. Только Томас, взяв трубку, смог убедить его, но и это не сняло гнев без остатка. С ним могли бы по крайней мере посоветоваться. Он мог бы по крайней мере приготовиться. Но Мэгги различала нотки облегчения Все наконец завершилось, и тяжкая ноша ответственности свалилась с его плеч. По телефонному проводу носились бешеные импульсы печали и радости. Закончилась эра потрясающей игры, которую они вели с молодым энтузиазмом. Пришло время зрелости.
В данный момент Мэгги не чувствовала себя зрелой. Она чувствовала себя очень юной и неуверенной. Правда и ее последствия… она избегала их так долго, что почти уверилась, будто день разоблачения не настанет никогда.
Огласка будет болезненной, и Марюсам с Патти станут рвать и метать, но почему‑то эта двойная угроза утратила свою силу над ней. Боялась Мэгги – и очень боялась – Ника. Это Ник имел для нее значение. При всем своем богатстве и власти он был очень одинок и только с дочерью связан какой‑то эмоциональной близостью. Кто поможет ему пережить чувство потери, ярости и боль предательства? Кто умерит страдания от поступка дочери, который он неизбежно воспримет как отвергнутую – вслед за матерью – любовь? Сердце Мэгги болело за него… и за себя, потому что она последний человек, к которому он обратится.
Пять ночей назад, когда он заснул, свернувшись на полу ее кухни, Мэгги потребовались все ее физические силы, чтобы оттащить его в гостиную и уложить на белом кожаном диване, стараясь при этом не повредить повязку на правой руке. Диван был длинный, но узкий, и Мэгги боялась, что он свалится, попытавшись повернуться, поэтому затолкала под него побольше подушек и туго подоткнула мягкое кашемировое одеяло после того, как стянула туфли и носки.
Потом какое‑то время постояла на коленях, глядя, как медленно и ровно поднимается и опускается широкая грудь, и откровенно любуясь, благо он не мог ее на этом поймать, смягчившимися линиями грубого лица. Неохотно поднявшись, чтобы идти спать, она позволила себе один долгий поцелуй в чувственно приоткрывшиеся во сне губы. Он пошевелился, и Мэгги затаила дыхание, но, к ее разочарованию и облегчению, снова утих, чуть улыбаясь во сне.
Проснулась она с таким ощущением, будто и не засыпала. За окном было уже светло, но час – ранний, гораздо более ранний, чем те, в которые Мэгги обычно открывала глаза, особенно после бессонной ночи. Она перевернулась и сонно вгляделась в темный силуэт, раздвигающий шторы. Из окна открылся прекрасный вид на городской залив и хлынули потоки теплого летнего света.
– Ради всего святого, Сэм, это что же, вроде извинения за вчерашние излишества? – простонала она, зарываясь лицом в груду подушек. – Считай, что ты прощен, и дай мне поспать.
– Сэм? Так ты обычно просыпаешься с этим мужчиной, Мэгги?
Мэгги резко села в кровати, отбросив с глаз тяжелые пряди волос и подтягивая простыни к груди.
– Ник! Ч‑что ты здесь делаешь?
– Я подумал, что было бы крайне невежливо с моей стороны уйти, не поблагодарив хозяйку… особенно после той нежной заботы, которую она проявила, когда я был в ее власти. Я сварил кофе. – Он поставил чашку на тумбочку.
– На кухне? Сэм терпеть не может, когда кто‑то хозяйничает у него на кухне, – пролепетала Мэгги. Что он помнит о прошлой ночи?
– Я ему не скажу, если ты не скажешь. Сомневаюсь, что Сэм или твой муж смогут встать в ближайшее время, а когда встанут, у них будет жуткое похмелье.
Твой муж. Он никогда не называет Финна по имени. Будто испытывает потребность постоянно напоминать им обоим о ее обязательствах.
– А у тебя нет? – огрызнулась она, игнорируя кофе. Поскорей бы он ушел…
Ник успел снять повязку и грязную, разорванную рубаху. Обнаженный до пояса, он слишком сильно действовал на чувства… и воображение. Тогда, на пляже, он демонстрировал больше обнаженной плоти, но здесь, в бело‑розовой спальне, его голая грудь выглядела более неприличной, агрессивно чувственной. Жесткие мышцы перекатывались на широкой груди при каждом вздохе. Что будет, если он нагнется и обнимет ее? Закричит она или вздохнет с наслаждением?
– Я был не так пьян.
