Начальник патруля подошел к тому самому полковнику, который сделал Вольфу замечание о головном уборе.
– Все в порядке, сэр? – спросил полицейский.
– Нарушений нет, – ответил полковник.
– Да что с вами? – изумленно спросил Смит у Вольфа. – Вы что, надели чужую форму?
– Конечно, нет. – Капля пота сбежала со лба прямо в глаз Вольфу, и он смахнул ее слишком торопливым жестом.
– Вы не обижайтесь, – извиняющимся тоном заговорил Смит. – Вы же знаете, что в «Шепард» нельзя ходить младшим чинам, и известно, что субалтерн-офицеры пришивают себе лишние нашивки, чтобы их сюда пустили.
Вольф наконец взял себя в руки.
– Послушайте, сэр, если вы хотите проверить…
– Нет, нет, – поспешно ответил Смит.
– Просто сходство меня поразило.
– Конечно, я понимаю. Давайте еще выпьем. Ezma!
Патрульный, который заговорил с полковником, долгим, внимательным взглядом оглядел помещение. Согласно его нарукавной повязке, он находился в должности замначальника военной полиции. Его взгляд остановился на Вольфе. Вольф спросил себя, помнит ли этот человек описание примет убийцы из Асьюта. Наверняка не помнит. Во всяком случае, эти приметы не ассоциируются у него с внешностью британского офицера. Кроме того, для маскировки Вольф отрастил усы. Он заставил себя посмотреть полицейскому в глаза и затем с беспечным видом отвел взгляд. Он взял свой стакан со стойки, уверенный, что полицейский все еще смотрит на него.
Загрохотали армейские ботинки – патруль покидал помещение бара.
Усилием воли Вольф сдержал в себе дрожь облегчения. Он нарочито уверенно поднял свой стакан и произнес:
– Ваше здоровье.
Они выпили. Смит спросил:
– Вы знаете все в Каире. Чем здесь можно заняться, кроме выпивки в «Шепарде»?
Вольф сделал вид, что вопрос его озадачил.
– Вы видели танец живота?
Смит фыркнул с отвращением:
– Видел один раз. Какая-то жирная телка крутила задом.
– А-а, тогда вам стоит посмотреть, как это выглядит на самом деле.
– Неужели?
– Настоящий танец живота – это самая возбуждающая картина из всех, которые вам приходилось наблюдать.
В глазах Смита зажегся странный огонек.
– Ну да!
Вольф мысленно сказал: «Майор Смит, вы тот человек, который мне нужен».
Вслух же он произнес:
– Самая лучшая танцовщица здесь – Соня. Вы должны увидеть, как она это делает.
Смит кивнул.
– Неплохо бы взглянуть.
– Между прочим, я сам подумывал о том, не пойти ли в «Ча-ча». Пойдете со мной?
– Давайте сначала пропустим еще по одной, – предложил Смит.
Наблюдая, как Смит управляется с выпивкой, Вольф думал о том, что майор, по крайней мере на первый взгляд, является человеком в высшей степени падким на всяческие соблазны. Его мучает скука, он слабоволен и к тому же еще и алкоголик. Если у него нет никаких заскоков в сексуальном плане, то Соне не составит труда соблазнить его. «Черт возьми, – подумал он, – пусть только попробует пойти на попятную! Тогда я выясню, что полезного находится в его портфеле – ведь не меню же он там носит? Затем нужно будет найти способ вытягивать из него секретные сведения. Слишком много „нужно“ и слишком мало времени в запасе».
В любом случае, он должен был делать шаг за шагом, и первый из этих шагов заключался в том, чтобы найти возможность управлять Смитом.
Мужчины покончили с выпивкой и отправились в «Чача». Такси найти не удалось, и они поехали в «гхари» – открытой конной коляске. Кучер немилосердно стегал кнутом старую лошаденку.
– Парень здорово лупцует свою скотину, – заметил Смит.
– Да уж, – ответил Вольф, думая про себя: «Видел бы ты, что мы делали с верблюдами».
Клуб был переполнен, и публика изнывала от жары. Вольфу пришлось заплатить официанту, чтобы их пустили.
Сонин номер начался почти сразу после того, как они вошли. Смит не сводил глаз с Сони, а Вольф – со Смита. Через минуту у майора «потекли слюни».
– Ну как, здорово? – спросил Вольф.
– Потрясающе, – ответил Смит, не поворачивая головы.
– Между прочим, я немного знаком с ней лично, – сказал Вольф. – Хотите, я приглашу ее посидеть с нами?
На эти слова Смит обернулся.
– Ну да?! – воскликнул он. – Правда, что ли?
Оркестр заиграл быстрее. Соня обвела взглядом переполненный зрительный зал. Сотни мужчин жадно пожирали глазами ее великолепное тело. Она закрыла глаза.
Движения получались автоматически: ее словно несло на волне чувственности. Соня мысленно видела море хищных мужских лиц, не сводивших с нее глаз. Она почувствовала, как ее грудь заколыхалась, складки живота стали перекатываться и дрогнули бедра – у нее было такое чувство, что кто-то чужой – эти изголодавшиеся мужчины в зале – двигал ее телом. Она двигалась все быстрее и быстрее. В ее танце уже не было никакой искусственности. Соня танцевала для себя самой. Она даже не пыталась подстраиваться под музыку – наоборот, музыка подстраивалась под нее. Возбуждение накатывалось волнами. Она танцевала на самых верхушках этих волн, пока не достигла такой степени экстаза, когда стало казаться, что только подпрыгни – и полетишь. На самом пределе этого состояния она замерла, разведя в стороны руки. После громкого финала музыка стихла. Соня с отчаянным выдохом откинулась назад на широко раздвинутых коленях и коснулась затылком пола. Огни на сцене погасли.
Представление всегда заканчивалось так.
Под гром аплодисментов она поднялась на ноги и скрылась за кулисами, миновав затемненное пространство сцены. Она быстро прошла в свою гримерную, опустив голову и не глядя по сторонам. Ей не нужны были чужие слова и улыбки. Окружающие не понимали ее. Никто не догадывался, что это значило для нее, какие чувства охватывали ее во время каждого такого исполнения.
Она сняла туфли, прозрачные шаровары и украшенный блестками бюстгальтер и облачилась в шелковый халат. Затем села перед зеркалом и принялась смывать грим. Она всегда делала это, потому что кожа и тело были предметом ее постоянной заботы. «Лицо и шея опять пополнели, – отметила она про себя. – Не надо есть столько шоколада». Ее возраст уже давно миновал ту отметку, за которой женщины начинают полнеть. А публика не должна догадываться о том, сколько ей лет. Она уже почти достигла возраста, в котором умер ее отец. Отец…
Это был крупный самонадеянный человек, жизненные достижения которого никак не поспевали за его амбициями. Соня и ее родители спали на одной узкой кровати в комнате, которую они снимали в каирских трущобах. С тех пор она никогда не чувствовала себя так надежно и тепло. Она вспоминала, как сворачивалась клубочком, прижимаясь к широкой отцовской спине. Она и сейчас помнила, как от него пахло. Потом, когда она уже спала, появлялся другой запах, который необъяснимым образом будил ее спящее воображение. Отец и мать начинали двигаться в темноте, лежа на боку, рядом друг с другом, и Соня повторяла их движения. Мать не раз замечала это. Отец лупил ее. Потом, в очередной раз, они постелили
