другими планами, которые он наметил на тот день. После тренировки он пошел в класс рисования песком, поклонился собравшимся там братьям, взял небольшую мисочку со своим песком и, пытаясь сдержать охватившее его волнение, стал раскладывать песчинки по местам, пока мисочка совсем не опустела. Тогда он подошел к тому месту, где хранились запасы разноцветного песка, потом коснулся плеча брата Жало — песок его цвета кончился и там. Брат Жало очень удивился.
— Сходи к ручью, принеси еще песка.
Именно этих слов Роун от него и ждал. Он тут же бегом направился вдоль ручья к тому месту, где на отмелях можно было набрать песка цвета охры. По дороге он пару раз останавливался и проверял, нет ли за ним слежки. Никто им не интересовался. Он решил воспользоваться представившейся возможностью. Через полчаса юноша уже был у подножия горы. За прошедший год Роун часто ходил с братом Аспидом к границам территории лагеря. Святой нередко брал его с собой и в более далекие поездки — до самой Лысой Горы, в земли, где раскинулись селения, но здесь ему еще никогда не доводилось бывать. Почему?
Камни здесь были разных оттенков — от желтого до оранжевого с переходом к красновато-бурому. Но синего здесь не было и в помине, ничего даже не голубело. Что же это за странность такая синяя, о которой ему говорила пума? Скалы протянулись на мили, но на пещеру даже намека не было.
Он вынул из кармана снежного сверчка в надежде на то, что насекомое приведет его в нужное место, но сверчок почти и не шевелился.
Роун сел, уставившись на скалы. По его расчетам, до возвращения к занятию рисованием у него оставалось чуть больше часа времени. Конечно, это можно было сделать и быстрее, но братьев настолько поглощала работа, что о времени они обычно забывали.
Следующие полчаса он смотрел на поблескивавший в лучах солнца крапчатый камень. И вдруг, в тот момент, когда он уже почти был готов признать свое поражение, Роун увидел то, что искал. На одну из скал упала тень, она потемнела, и в сотне ярдов к востоку — там, где на замшелом участке скалы росли какие-то вьющиеся лианы, — красновато-бурые тона окрасились синеватым цветом.
Роун побежал к тому месту и увидел, что мох кое-где неплотно прилегает к камню. Он коснулся мха, и тот легким пушистым покрывалом отделился от скалы. Стало ясно, что мхом пользовались как камуфляжной сеткой, чтобы скрыть лагерь от посторонних взглядов. Проведя рукой по краю мха, он нащупал что-то вроде засова. Он открыл его, и за сотканной из мха камуфляжной сетью обнаружилась приличного размера расселина в скале, ведущая в пещеру. Роун вошел внутрь.
Рядом с порогом висел факел и лежал кремень, каким в лагере обычно высекали искры для разведения огня. На цепи свешивался железный брусок. Он ударил кремнем по железу, и вылетевшие искры воспламенили факел. В свете неясных теней и бликов Роун медленно продвигался вперед, пока не достиг огромной каменной глыбы, украшенной резными узорами. Это была фигура Друга, поражающего быка. Подняв факел вверх, он различил очертания решетки, подвешенной на подъемных блоках. К ней, понял Роун, привязывали жертвенное животное, а сами братья становились под ним.
В колышущихся отсветах пламени факела он разглядел, что стены пещеры покрыты какими-то изображениями. Подойдя ближе, он увидел, что они расписаны картинами. Большую часть сюжетов он уже видел раньше: Друг, его рождение из камня, убийство быка. Но на одной из них был изображен человек, привязанный к решетке и подвешенный на ней высоко над землей. Его кровь капала на собравшихся внизу друзей. У Роуна комок подкатил к горлу. Жертвоприношение будет человеческим…
Сердце его готово было выскочить из груди. На другой картине он увидел горящее селение, а над ним — руку, сжимающую меч. Рука была хорошо видна — всю ее покрывала полоса тонких параллельных белых шрамов. Часть стены рядом с этой картиной была занавешена куском ткани. Роун отдернул ее и за ней увидел вход в другое подземелье, примыкающее к первой пещере. В этот самый миг у него возникло такое чувство, будто ему пронзили грудь и вырвали сердце.
Пещера была полна масок — масок из кости и зуба. Взгляд его застыл на самой жуткой из них — красном черепе с мерзким оскалом. Это была маска того негодяя, который похитил его сестру.
Грудь сдавило так, что стало трудно дышать. Он вышел из мрачного подземелья. Где-то в глубине души он подозревал что-то подобное, но даже думать об этом не осмеливался. Теперь он знал наверняка. Ему все стало предельно ясно.
Все его существо поглотили ярость и ненависть. Захотелось сжечь шатры братьев, услышать их вопли, заколоть их всех, насадить на пику, перерезать им глотки, размозжить головы, всю кровь им выпустить.
Но слова отца уже не могли его убедить.
Он крикнул во тьму:
— Я буду сражаться, отец!
Да, он будет сражаться. Но лишь тогда, когда будет уверен в победе. А до тех пор придется отступить. Отступить и ждать своего часа. «Теперь у меня есть цель, — думал он. — Я найду Стоув и отомщу за разрушение Негасимого Света. Но выбора пока нет — придется скрывать свои планы и ждать».
Выйдя из мрака пещеры на солнечный свет, он почувствовал себя уязвимым и беззащитным. Он бежал обратно в лагерь, и его не покидали сомнения, что он сможет утаить раскрытую жуткую тайну. Войдя в лагерь, он первым делом взял спрятанную заранее сумку с песком. Когда он вернулся, никто не обратил на него внимания. Роун занял свое место и снова стал сыпать песчинки, стараясь обуздать свои чувства. Братья не должны ничего узнать. И пока песчинки ложились на камень, он начал обдумывать план бегства из лагеря.
За обедом Роун сидел рядом с братом Вороном, по его глазам было видно, что выспаться ему не удалось. Святой начал читать молитву, как делал это перед каждой трапезой:
— Его священный клинок освободил нас от зла.
«Этот священный клинок разрушил мой мир, — подумал Роун, опасаясь, что на лице его может отразиться лютая ненависть. — Как же мог Святой притворяться, что он — мой друг? Как мог он все это время так нагло врать мне? Как он мог наблюдать за той резней?» Сдерживаясь, он покорно кивал, как и остальные братья.
Святой уже заканчивал:
— Благодаря его любви мы освободим мир.
— Мы — братья. Мы — друзья.
Роун дал себе молчаливую клятву: «Я — твой враг. Настанет день, и я тебя уничтожу».
— Скоро придет великий день. Ты ждешь его с нетерпением, Роун?
Роун взглянул на Ворона с фальшивым оживлением.
— Еще бы!
Когда он смотрел в заплывшие глаза Ворона, на него вдруг снизошло откровение. Он вспомнил, как Ворон что-то вещал на ухо Поваренку у себя в шатре, вспомнил выпуклый надрез над его ухом. И внезапно он отчетливо понял, что человеком, привязанным к решетке, теперь станет Поваренок. И последнее испытание, которое ему предстоит пройти, будет омыто его кровью.
Ворон ухмыльнулся.
— Почему ты считаешь, что последнее испытание пройдет у тебя так, что комар носа не подточит?
Роун с видом явного расположения к нему пожал плечами.
После завершения трапезы Роун поднялся на холм и в лучах заходящего солнца стал продумывать детали побега. К югу раскинулись земли Фандора — клана, еще не покоренного Святым. Но если Святому можно было хоть в чем-то верить, то здесь жители свирепы и кровожадны. К востоку, там где некогда находился Негасимый Свет, все земли контролировали друзья. Значит, единственный путь, которым он мог бежать, вел на запад — за Лысую Гору, в земли Пустоши. На подготовку к побегу, на сборы в дорогу требовалось время — где-то, наверное, неделя. И еще ему необходим мотоцикл.
— Самое лучшее время дня, как считаешь? — раздался сзади дружеский голос Святого.
— Это точно.
