— Возможно, его, как и меня, просто завораживал тот талант, которым одарил вас Господь. Это ведь немало — когда в твоей власти изобразить человека на стене точно таким же, как в жизни, словно он и впрямь стоит тут, рядом. К тому же далеко не каждый день мы, члены святых орденов, имеем возможность видеть, как у нас на глазах рождается чудо, хотя каждый день читаем и слышим о чудесах, совершенных различными святыми. Возможно, мы уже начали считать, что эра чудес миновала. И так приятно узнать, что мы ошибались.
Сегодня Бернардино отчего-то изменила его обычная самоуверенность. Аббатиса так смотрела на него, что ему вдруг показалось, будто он недостоин подобных похвал, и он стал беспомощно озираться, пытаясь как-то сменить тему разговора. Взгляд художника упал на портрет того человека, которого он рисовал.
— А попечитель вашего монастыря… Скажите, что он за человек? — спросил Бернардино. — Мне он показался синьором в высшей степени благородным.
— Синьор Бентивольо и воин, и поэт, и еще многое другое, — ответила аббатиса. — И он глубоко верующий человек, поэтому он и пожелал, чтобы вы изобразили его именно так — коленопреклоненным в молитве. Он уверен, что сестры нашего монастыря способны передать пыл истинной веры многим мирянам, жителям Милана. Вот видите, — изящным движением сестра Бьянка указала на перегородку, разграничивавшую центральный неф церкви, — по одну сторону этой перегородки молятся святые сестры, а по другую — обычные верующие. Собственно, в этой части церкви мы сейчас и находимся.
Губы Бернардино чуть изогнулись в ироничной усмешке — уж к нему-то, хоть он и находился в церкви, никак не подходило слово «верующие». Однако аббатиса, словно ничего не заметив, продолжала:
— Попасть в центральный неф сестры могут только через потайные дверцы из боковых часовен, им строго запрещено заходить на эту сторону, а обычным прихожанам запрещено проникать на территорию монастыря. Вы и я представляем собой исключение из этого правила, ибо вы по долгу службы обязаны проникнуть в мой мир, как и я в ваш — и тоже по долгу службы. Тем не менее мессу мы слушаем и молимся все вместе. Заметьте, — сестра Бьянка указала наверх, — эта перегородка специально построена так, чтобы не достигать потолка. И миряне всегда могут послушать наше пение. А вот эти решетки, — указала она на две маленькие решетки, спрятанные за стенными панелями, — позволяют нам как бы присутствовать при самых священных мгновениях. Например, отсюда мы можем наблюдать за вознесением Святого Духа, а через эту решетку, расположенную неподалеку от чаши для причастия, мы можем видеть, как верующие приобщаются к Христу, вкушая во время литургии Его плоть и кровь. — Сестра Бьянка улыбнулась светящейся улыбкой. — Ради этой великой веры, всею душой стремясь разделить ее с нами, наш покровитель и поддерживает наш орден и монастырь Святого Маврикия.
И Луини вдруг вспомнил рассказ Ансельмо об этом святом и остро ощутил, как не хватает ему присутствия друга.
— А почему синьор Бентивольо особенно чтит святого Маврикия?
— Потому что синьор Бентивольо служил кондотьером[39] в швейцарских войсках во время битвы при Новаре,[40] а святого Маврикия в Швейцарии весьма почитают, и его церковь стоит там в Агаунуме. Вы знаете историю этого святого?
Бернардино хотел было уже ответить утвердительно, но он так скучал по Ансельмо, а эта аббатиса была так на него похожа, что сказал он нечто совсем иное.
— Может быть, вы расскажете мне ее, если, конечно, у вас есть свободная минутка.
— Во времена совместного правления императоров Диоклетиана, Максимиана, Константина и Галерия[41] существовал, согласно легенде, некий римский легион, созданный в Верхнем Египте и известный как Фиванский легион, — начала она. — В нем насчитывалось шесть тысяч шестьсот человек, и все они были христиане, а командовал ими офицер по имени Маврикий.
У сестры Бьянки был на редкость мелодичный голос, и рассказывала она очень живо. Бернардино никогда прежде не встречался с подобным даром. Похоже, она способна любого заставить увидеть то, о чем говорит. Легко можно было представить себе, как помогает ей во время проповедей такой дивный дар. Бернардино казалось, что каждый, кто услышал бы, как она рассказывает библейскую притчу или читает главу из Писания, должен был бы тут же поверить каждому ее слову. Он даже обернулся, чтобы еще раз взглянуть на сестру Бьянку, а потом поднял глаза и стал смотреть на стену у нее над головой. И перед его глазами по мере того, как она продолжала рассказ, пустое серое пространство стало оживать, наполняться яркими красками и различными фигурами. Бернардино даже глазами захлопал от неожиданности, когда прямо над головой у монахини вдруг промаршировал целый римский легион, а она пояснила:
— В год двести восемьдесят шестой от Рождества Христова легион этот входил в состав войска, которое возглавлял Максимиан, направленного на подавление восстания христиан в Галлии. Когда восстание было подавлено, Максимиан издал указ о том, что вся армия обязана присутствовать на торжественном жертвоприношении в честь римских богов, включавшем и ритуальное убийство христиан, в благодарность за успех этой военной миссии. — Бернардино даже виски пальцами сжал, так явственно он вдруг почувствовав запах крови и услышал крики умирающих людей. — И приказу этому воспротивился один лишь Фиванский легион. Отказавшись присоединяться к отправителям жестокого обряда, легион отделился от остальной армии и встал лагерем близ Агаунума. Максимиан был чрезвычайно разгневан тем, что Маврикий осмелился нарушить приказ главнокомандующего, и с непокорного легиона было приказано «взять десятину».
— Взять десятину? — переспросил Бернардино.
— Ну да, то есть казнить каждого десятого.
— Значит, Маврикий и его воины продолжали стоять на своем, несмотря на то что каждый десятый из их числа должен был умереть? Как же можно решиться на такое? Как могло у них хватить на это сил или безумия?
— То были люди истинно верующие, сознающие, что поступают правильно, это и придавало им сил. Каждого десятого казнили, но легион по-прежнему отказывался повиноваться. Максимиан пришел в ярость и снова приказал казнить каждого десятого. Однако Маврикий и те, кто остался от его легиона, продолжали стоять на своем. И тогда Максимиан приказал казнить всех оставшихся. И эти воины не оказали ни малейшего сопротивления, они пошли на смерть убежденные, что станут святыми мучениками.
— Значит, их всех убили? Всех до единого? Шесть тысяч шестьсот человек?
— Да, каждому из этих людей отсекли голову мечом, включая Маврикия и его офицеров. Те же солдаты легиона, которых в тот момент в лагере не оказалось, впоследствии тоже были пойманы и казнены.
Бернардино сокрушенно покачал головой. На стене перед ним мелькали жуткие кровавые сцены, целый легион мучеников, лежащих мертвыми на поле битвы.
— Какая напрасная гибель людей! — воскликнул он.
— Почему напрасная? — мягко возразила сестра Бьянка. — Эти люди верили в нечто такое, ради чего готовы были пойти даже на смерть. Ради такой веры стоило умереть. Некоторым, возможно, кажется, что они ни во что не верят, — сказала она, посмотрев Бернардино прямо в глаза, — но каждый из нас во что-то верит. Разве вы, синьор, не верите во что-то или в кого-то так сильно, что могли бы даже умереть ради этого?
Бернардино некоторое время молчал, понимая, что есть такой человек, ради которого, вернее которой, он, ни секунды не задумываясь, отдал бы свою жизнь. И все же он упрямо сказал:
— Но что хорошего принесла жертва Маврикия и его легионеров?
— Этот монастырь, построенный в честь святого Маврикия, окажет помощь многим бедным или нуждающимся в поддержке жителям Милана. — Аббатиса повела украшенной перстнями рукой. — А ведь в честь святого Маврикия построен не только этот, но и множество других монастырей и церквей. И попечитель нашего монастыря полностью разделяет мои чувства, как и я, считая, что история святого Маврикия исполнена прежде всего надежды. Надежда и вера никогда не умирают, как не умирает и любовь. На могиле Маврикия впоследствии была возведена церковь. И здесь синьор Бентивольо решил сделать то же самое.
