получалось; они перекинулись парой фраз о гонках «Формулы-1», потом о теннисе. Так могут беседовать случайные попутчики, но не мужчина и женщина, которые когда-то были близки.
— Роскошная яхта, — сказала Тедди, чтобы заполнить неловкую паузу. — Ты хорошо знаешь Никоса Скуроса?
— Он давний друг нашей семьи, — сдержанно ответил Жак. — Старинный друг.
Они снова замолчали, глядя на темную воду.
В ресторане был подан изысканный ужин.
Потом заиграла рок-группа. Сумасшедший ритм увлек молодые пары. Гости постарше играли в карты и в рулетку, любители кино смотрели новый фильм, еще не вышедший на экраны; остальные оживленно беседовали.
Хьюстон Уорнер присоединился к игрокам в бридж, заняв четвертое место за столом, где сидели князь Генрих, Никос Скурос и Омар Фаид, египетский актер, снискавший славу в американском кино на рубеже шестидесятых — семидесятых годов.
Уорнер внутренне содрогнулся, когда его коронованный партнер, князь Генрих, отдал Никосу Скуросу две верные взятки.
— Вы сегодня странно молчаливы, мой добрый друг, — улыбнулся Генриху Фаид.
— Ах, тут и политика, и весьма специфические проблемы экономики, и даже… — Генрих понизил голос.
Однако Хьюстон Уорнер сумел разобрать последние слова. Значит, информация, которой он располагал, хотя бы отчасти подтвердилась.
— Ваше величество, смею надеяться, что я принадлежу к тем немногим бизнесменам, которые не создают проблем для вашей экономики, — вставил Скурос. — Хотя мои интересы в значительной степени связаны с Коста-дель-Мар.
— Вы занимаетесь совершенно законным бизнесом, Никос. Я же говорю о тех нечистоплотных дельцах, которые беззастенчиво эксплуатируют нашу страну, — сказал Генрих; в его безупречном английском появился едва различимый акцент. — Мы — маленькое княжество; наши доходы складываются из игорного бизнеса и туризма, но доходы эти сравнительно невелики. А в последнее время мне стало мерещиться предательство — и в кабинете министров, и в собственном семействе…
Генрих назвал пару имен. В разговоре наступила напряженная пауза. Хьюстон Уорнер не смог скрыть своего изумления. По всей видимости, от выпитого алкоголя у Генриха развязался язык, иначе он не позволил бы себе даже намека на внутренние разногласия.
Заметив, что от Никоса Скуроса не укрылся его повышенный интерес к этой теме, Хьюстон спешно притворился, будто изучает свои карты и ждет, пока князь сделает очередной ход.
— Ты удивительно мягко двигаешься в танце — как дикая кошка, — произнес Жак.
Время близилось к четырем часам утра. «Олимпия» давно вышла в открытое море. На борту остались только те из гостей, кого ждали каюты-люкс. Князь Генрих, сославшись на головную боль, удалился к себе; никто не смел его беспокоить. Все сообщения были отложены до утра.
Тедди улыбнулась:
— На какую же кошку я, по-твоему, похожа?
— Ну… наверно, на пуму. В Америке водятся пумы?
— Едва ли, — сказала Тедди, — впрочем, все может быть.
Ей казалось, что она плывет по воздуху, увлекаемая его движениями.
Когда оркестр заиграл романтическую балладу, Жак привлек Тедди к себе. Ее охватило знакомое сладостное предчувствие.
— Пойду подышу воздухом, — Хьюстон Уорнер помахал дочери рукой, покидая танцевальную площадку.
Он прошелся по нижней палубе до кормы и остановился у перил, глядя на пенистый след яхты. Огромная, ослепительно яркая луна бросала серебристые блики на темные морские волны.
Мысли Хьюстона обратились к князю Генриху, которому он оставил записку. Но князь проследовал прямо в свою каюту, так что разговор откладывался до утра. По-видимому, князь недооценивал тот размах, которого достигли…
Уорнер скорее почувствовал, чем услышал за спиной какой-то шорох.
— Простите… — проговорил он, поворачивая голову.
Чьи-то руки бесцеремонно подхватили его сзади и подняли в воздух. У Хьюстона вырвался испуганный крик. Он пытался ухватиться за перила, но почувствовал, что летит за борт.
Его ударила набежавшая волна. Уорнер уже не понимал, где верх, где низ.
Отчаянно барахтаясь, он захлебывался горько-соленой водой. На какой-то миг его голова показалась из пучины.
Яхта уходила все дальше и дальше. Палубные огни сверкали и переливались, как алмазная диадема.
Оркестр играл медленную балладу.
— Мне кажется, ты о чем-то задумалась, — прошептал Жак на ухо Тедди.
— Ну… в общем, да… — невнятно пробормотала Тедди.
Ей вдруг сделалось не по себе. Обнаженные плечи вздрогнули, как от озноба.
Покраснев, она сказала:
— Мой отец, наверно, отправился к себе в каюту. Я хочу сказать ему спокойной ночи — утром он должен лететь в Нью-Йорк.
Тедди извинилась и заспешила на палубу. Проходивший мимо стюард в белых форменных брюках так грубо задел ее локтем, что она пошатнулась.
Сбежав по трапу, она различила приглушенный крик. Ей даже послышалось, что кто-то зовет ее по имени. Тедди побежала в ту сторону, откуда доносился зов, и вгляделась в серебристую дорожку лунного света, плясавшую на волнах.
Подойдя к каюте отца, Тедди постучала, а потом осторожно толкнула дверь. Внутри было темно; в воздухе витал легкий запах лосьона, которым пользовался Уорнер. На полу были разбросаны какие-то бумаги — Тедди сразу подумала, что это совершенно не вяжется с привычками ее педантично аккуратного отца. Ее бросило в дрожь.
— Папа! — окликнула она.
Неужели ей не послышалось?.. Неужели это он звал ее?..
Задыхаясь от ужаса, Тедди бросилась к телефонному аппарату и набрала указанный в настольном информационном листке номер капитанского мостика.
— Ходовая рубка, — сразу ответили ей.
— Мой отец! — закричала она. — Он… он, кажется, упал за борт!
— Мадам… — начал спокойный мужской голос.
— Он упал за борт! Скорее, черт возьми! Организуйте поиск!
«Олимпия» развернулась и шла обратным курсом, включив полную иллюминацию. Матросы с биноклями вглядывались в мерцающие волны. На всякий случай были осмотрены все судовые помещения. Никос Скурос стоял на палубе у капитанского мостика и в электронный мегафон отдавал команды экипажам двух спасательных катеров.
Двухмоторный вертолет «Аугуста-109» кружил над яхтой, прорезая ночной мрак мощными прожекторами.
