незнакомой.
– А это был грех? – спросила она, когда Джоул наконец затих.
– Может, не такой большой, – устало проговорил он, – но все равно грех.
Она погладила его по спутавшимся, мокрым от пота волосам.
– Почему? Ведь нам было так чудесно.
– Случилось то, чего я всегда боялся. – Джоул сел на кровати, величественный в своей наготе. Но его лицо было искажено горем, глаза стали пустыми. – Если бы я раньше тебе все объяснил, ничего бы этого не произошло.
– Что объяснил?
– Она и моя мать тоже.
Иден закрыла глаза и похолодела.
– Кто и твоя мать тоже? – услышала она собственный голос, хотя и так уже знала ответ на свой вопрос, и мучительная боль уже начала терзать ее сердце.
– Мерседес Эдуард, – тихо сказал Джоул. – Я твой брат, Иден.
Глава пятнадцатая
ИСПОВЕДЬ
Весна, 1943
Мадрид
Мерседес проснулась на огромной кровати с пологом на четырех столбиках. Все вокруг было из белого шелка с кружевной отделкой – и наволочки, и простыни, и полог над головой, и даже ее ночная рубашка. Лежа среди этой белоснежной пены, она приходила в себя после ночного кошмара.
Когда дрожь наконец немного отпустила, Мерседес села и налила из стоявшего на столике возле кровати серебряного кофейника чашечку кофе. Здесь же для нее были приготовлены пирожные и мармелад, но к ним она даже не притронулась. По спальне деловито порхали две служанки.
– Как на улице? – спросила Мерседес.
– Холодно и сыро, сеньорита.
Ее уже ждала ванна, наполненная горячей ароматизированной водой. Сама ванна была изготовлена из розового мрамора и стояла на четырех ножках в виде львиных лап, подобно саркофагу повелителя какой-то древней цивилизации. Мерседес легла в воду, над которой поднимались душистые струйки пара, и закрыла глаза.
Одна из служанок принесла стопку подогретых махровых полотенец.
– Сегодня Пасха, – напомнила она. – Вечером вы идете на прием во дворец.
– Я не забыла.
– Вы наденете белое платье?
– Да.
– С ним так чудесно сочетается боа из соболя, – восторженно проговорила девушка. – И бриллианты. – Она взяла губку и принялась намыливать Мерседес спину и плечи. – Вы будете выглядеть просто великолепно.
– С утра мне надо кое-куда сходить, – сказала Мерседес. – У меня назначена встреча.
– Вам придется надеть пальто и сапожки, сеньорита. И перчатки.
– Приготовьте.
– Хорошо, сеньорита. Полагаю, вы наденете новое пальто, то, что сеньор привез из-за границы. Я скажу шоферу, чтобы подал машину к подъезду.
– Нет. Машина мне не понадобится.
– Погода слишком промозглая для пеших прогулок, – предупредила девушка.
– Я поеду на метро.
– Но сеньорита! Сегодня же Пасха. В метро будет полно народу. А в такую погоду…
– Я поеду на метро.
– Конечно, сеньорита. – В глазах служанки вспыхнули хитрые огоньки.
«Она думает, что у меня свидание с любовником», – отметила про себя Мерседес.
– Побрить вам подмышки? – спросила девушка.
Мерседес молча подняла руки. Намылив ей подмышечные впадины, служанка стала осторожно брить их серебряной безопасной бритвой.
– К вам начали прибывать посетители, сеньорита, – сообщила вторая девушка. – Их уже трое. Подумать только, приперлись в такую рань! Совсем обнаглели.
– Я приму их, до того как уйти.
После ванны Мерседес села к туалетному столику и задумчиво уставилась на свое отражение. Женщина, которая смотрела на нее из зеркала, была преисполнена красоты и достоинства.
Черные волосы были уже не такими короткими, как во время гражданской войны, и теперь доходили до плеч, изящно обрамляя лицо и шею. С тридцать девятого года Мерседес прибавила в весе; ключицы уже больше не выпирали, словно распростертые крылья чайки, а груди снова округлились. Она распахнула халат и взглянула на свое тело. Нет, полной она никогда не будет. Ее тело больше не хранило следов пережитого голода, но он все еще был жив в ее памяти. И никогда не будет иметь она таких же пышных форм, как Кончита после родов. Казалось, Мерседес была представительницей некоей новой породы женщин – подтянутая и стройная, с крепким, без грамма лишнего веса, телом.
Через месяц ей исполнится двадцать пять лет. У нее было гладкое, без единой морщинки, лицо молодой женщины. Однако в глазах чувствовалось что-то не свойственное юности. Какая-то темнота. Или даже мрак.
Посетители дожидались ее в вестибюле. Три женщины. К ней всегда приходили только женщины. И всегда у этих женщин были одинаковые глаза – отчаявшиеся и усталые. Все три выглядели измотанными; их мокрые от дождя волосы висели сосульками; поношенная одежонка болезненно контрастировала с костюмом из итальянской шерсти и крепдешиновой блузкой Мерседес. Она не стала приглашать их в гостиную, хотя там и было тепло от весело пылавшего в камине пламени. Обитая шелком мебель из красного дерева этой великолепной комнаты была совершенно неуместна для приема такого рода посетителей.
Прямо в холодном вестибюле Мерседес, словно священник в исповедальне, по очереди выслушала торопливое бормотание каждой из пришедших к ней за помощью.
Брату нужно «подчистить» кое-какие факты в заведенном на него досье, изъять все материалы, касающиеся его симпатий к социалистам, чтобы он смог вернуться на работу в оркестр, а не шататься по улицам, где он на морозе за гроши играет на скрипке для прохожих.
Сын уже шесть месяцев без суда и следствия сидит в тюрьме, где умирает от туберкулеза.
Дочь арестовали за занятия проституцией.
– Сейчас всем приходится либо воровать, либо идти на панель, – печально, но без осуждения сказала женщина. – Иначе как выжить-то, сеньорита?
– Сделаю, что смогу, – пообещала Мерседес.
– Если бы полиция оставила ее в покое, она еще, может, встретила бы приличного человека. Кого- нибудь, кто бы позаботился о ней.
– Я постараюсь. – Сделав в своем блокноте необходимые пометки. Мерседес проводила женщин до двери, позволив им поцеловать руку и осыпать ее благословениями.
– Храни вас Бог, сеньорита. Храни вас Бог.
Одетый в униформу консьерж поспешил распахнуть перед ней дверь.
– Отвратительная погода, сеньорита. Смотрите не промочите ножки. – Он почтительно приподнял фуражку.
Она вышла и зашагала по Плаза-Майор, втянув голову в поднятый воротник своего кожаного пальто. Великолепные фасады построенных в восемнадцатом веке зданий невозмутимо взирали на бронзовую конную статую, возвышавшуюся в центре площади.
Более трех столетий эта площадь оставалась самой красивой и самой оживленной площадью города. Но как только Мерседес миновала ее, картина изменилась. Через четыре года после окончания гражданской войны в Мадриде, как и в Барселоне, все еще видны были следы бомбежек – разрушенные дома, пустыри,
