– Деньги сложишь в сумку, чтобы я мог ее унести.
– Десять миллионов долларов, – осторожно заметил де Кордоба, – даже в пятисотдолларовых купюрах займут огромный чемодан, который будет неподъемным.
– Делай, что тебе сказано!
– Хорошо, но, если я не успею к среде, прошу вас проявить терпение. Все это не так просто организовать, как вы думаете…
– Делай.
– Пожалуйста… позвольте мне поговорить с Иден, ну хотя бы услышать ее голос…
– Это невозможно.
– Почему?
– Потому что я сказал – невозможно!
– Но нам необходимо быть уверенными, что Иден жива. Сеньора Мерседес Эдуард крайне обеспокоена. Прошло уже несколько недель, с тех пор как она последний раз разговаривала со своей дочерью.
– Иден жива. – В знакомом хриплом голосе похитителя зазвучали ядовитые нотки. – И скажи этой бешеной суке, что, если бы она была лучшей матерью, ничего подобного никогда бы не случилось.
Линия разъединилась.
Де Кордоба положил трубку. Мерседес сидела бледная и напряженная. Ее карты упали на пол и в беспорядке валялись возле ног.
– Он требует, чтобы мы к среде доставили деньги в Мексику, в Эрмосильо.
– Это невозможно сделать.
– Придется нам постараться.
– Как он разговаривал?
– Кричал. Мне показалось, что он на взводе.
– Почему?
– Не знаю. И не позволил мне поговорить с Иден…
– Тогда откуда нам знать, что она жива?
– Остается только положиться на его слово.
– Что еще он сказал?
– В общем, ничего… Обычная брань.
– Что еще он сказал, Хоакин?
Полковник поколебался.
– Он обозвал вас бешеной сукой. Просил передать вам, что, если бы вы были лучшей матерью, ничего подобного никогда бы не случилось.
Мерседес молча отвернулась.
Де Кордоба протянул руку к телефону.
– Я звоню в аэропорт.
Тусон
Когда он снова спустился в подвал, ей было все так же плохо. Ее била дрожь. Она сгорбившись сидела на кровати, закрыв лицо руками. Это было настолько похоже на ее болезнь в первые дни заточения, что Джоул пришел в ужас.
Он бессильно опустился на ее кровать.
– Иден, ты извини меня…
Она даже не взглянула на него.
– Иден, ну пожалуйста…
Она медленно подняла свои потухшие зеленые глаза. Ее лицо было мертвенно-бледным.
– Все это ты сделал из жалости к себе. Потому что меня всегда баловали, а тебя нет.
– Я сделал это из чувства справедливости, – сдавленно произнес Джоул. – И ты, Иден, просто не способна представить, какое у меня было детство.
– Как ты можешь винить ее за это?
– Но она ведь была моей матерью!
– Просто ты появился на свет в тяжелые времена.
– Верно, в тяжелые, – с горечью сказал он. – Я был помехой в ее жизни. Препятствием в осуществлении ее амбиций. И она продала меня! Как собаку. Продала этим чудовищам, чтобы они терзали меня.
– И поэтому ты в отместку решил заставить страдать ее. Ее и меня.
Джоул порывисто схватил руку Иден. Ее кожа была покрыта испариной.
– Но как мне тебе объяснить?! Ведь тебя же никогда не били. Ты никогда не голодала, тебя не сажали на цепь, твой детский мозг не мучили кошмары. Ты не знала даже минутной боли. Тебе никогда не хотелось стать кем-нибудь другим или жить в каком-нибудь другом месте. А я постоянно жалел, что родился, Иден. В восьмилетнем возрасте я хотел умереть! Меня держали на цепи в подвале, как бешеного зверя.
– То же самое ты сделал и со мной.
– Я не хотел, чтобы ты страдала…
– Чушь! Именно этого ты и хотел – чтобы я страдала точно так же, как когда-то страдал ты. Все это было дико и бессмысленно.
– Просто я был на грани помешательства, Иден. – Голос Джоула звучал почти умоляюще.
– А сейчас ты в здравом уме? – с досадой спросила она.
– Нет. Я чувствую себя совершенно потерянным. Может быть, я уже никогда не стану нормальным. Но в этом я видел способ установления равенства.
– Не существует никакого равенства, Джоул. Кругом полным-полно таких же потерянных, как ты, людей. Отпусти! – Иден попыталась вырваться, но у нее не хватило сил. По ее телу пробежала дрожь, и она начала раскачиваться взад и вперед. – О Господи, Господи. Да отпусти же ты меня!
– Иден! – Он крепко обнял ее, отчаянно желая утешить и объяснить. – Иден, ведь я же был ее законным ребенком. Не каким-нибудь ублюдком. Не какой-нибудь ошибкой молодости. Перед тем как уехать из Испании, она вышла замуж. За американского добровольца по имени Шон О'Киф. Я видел его фотографию. Но он умер еще до моего рождения. И, вместо того чтобы воспитывать меня одной, она продала меня Элдриду Ленноксу. «И о народе моем они бросали жребий, и отдавали отрока за блудницу, и продавали отроковицу за вино, и пили».
– Ты ведь не все знаешь, – возразила Иден. – Как ты можешь судить о том, каково ей тогда было?
– Я знаю то, что она сделала со мной! Избавилась от меня, как от ненужной вещи, и выскочила замуж за твоего отца. И разбогатела на страданиях других, щедро осыпая тебя тем, что должно было принадлежать мне!
– Ты не имеешь права наказывать ее за то, что она сделала столько лет назад!
– Но это мои годы! Я и есть эти годы. Годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница. Теперь она должна заплатить мне за них. Это касается только ее и меня. Ты тут вовсе ни при чем. «Вот, Я подниму их из того места, куда вы продали их, и обращу мзду вашу на голову вашу».
– Меня уже тошнит от твоих цитат!
– Но это же Библия, – зловеще улыбаясь, произнес Джоул. – Я был на ней воспитан. Меня заставляли учить ее наизусть, главу за главой, стих за стихом, а чтобы лучше запоминалось, сажали в темном подвале на цепь. В ней присутствует чудесный дух мщения. Ничто не должно оставаться безнаказанным. Ничто.
– Месть ничего не решает. Мы все связаны одной цепью.
– Это точно. Мы все связаны одной цепью. А месть служит топором, способным разрубить эту цепь.
По измученному лицу Иден потекли слезы.
– Но, может, она думала, что они будут лучше заботиться о тебе. Ведь он все-таки был священником. Служителем Господа…
– Он был дьяволом! – в бешенстве закричал Джоул. – Она продала меня дьяволу. За две тысячи долларов. Я видел бумаги, Иден. Женщина, у которой я вырос, показала мне их, уже лежа на смертном одре. Моя родная мать получила две тысячи долларов и отдала меня людям, готовым растерзать меня…
– Откуда она могла знать, что они такие изверги?
