— Нет, сентября.
Джино молчал, обдумывая услышанное. Если Мария родилась в сентябре, то это значит, что, когда Леонора выходила замуж, она уже была беременна. Его невинная подружка уже тогда была беременна! В то самое время, когда он изливал в дурацких письмах ей свою душу и сердце, хранил ей непоколебимую верность, она, значит, трахалась напропалую. Замечательно. Великолепно. Дерьмо. Теперь понятно, почему Коста так не хотел ничего говорить.
Но все это было так давно. Кому какое дело…
— А почему ты решил, что мой день рождения должен быть в декабре?
— Ошибся. — Он пожал плечами. Она перебирала травинки.
— Ты и моя мама… м-м… она была когда-то… твоей девушкой?
Сердце Марии бешено стучало, она знала, что не имеет права задавать настолько личные вопросы, но она просто должна была это спросить.
— С чего это ты вдруг взяла? — защищаясь, буркнул Джино.
— Не знаю… Мама никогда ничего мне не говорила… иногда я слышала обрывки каких-то разговоров…
— Ты услышала в них что-то не то. Я был знаком с твоей матерью. Я приезжал к Косте — мы же с ним старые друзья. Вот и все.
— Но с мамой вы вовсе не друзья. Она почему-то очень против тебя настроена. Настолько, что одним из условий моей поездки сюда она поставила то, чтобы я ни в коем случае не встретилась с тобой. Предполагается, что мне самой об этом неизвестно, но я-то знаю!
— Это правда?
Она кивнула, глядя ему прямо в глаза, вновь поднесла руку к его лицу и сказала:
— Но я рада, что условие нарушено. В том, что он, отняв ее руку от щеки, прижал к губам, не было ничего неожиданного для обоих.
— Ты прекрасна, — прошептал Джино.
Это был не комплимент. Он сказал то, что чувствовал.
— Спасибо, — едва слышно ответила Мария.
Вокруг стояла полная тишина. Он удерживал ее руку, она все так же выжидающе смотрела на него.
Медленно, очень медленно Джино качал расстегивать пуговицы на ее простеньком платье. Она не сказала ни слова. На мгновение ему вспомнилась Леонора, их первый поцелуй в холодной воде залива, ее прижавшееся к нему, сотрясаемое дрожью тело.
Теперь это была не Леонора.
Это была Мария.
Дойдя до пояса, он просунул руку внутрь. Груди ее были маленькими и теплыми. Отсутствие лифчика возбуждало.
— Разве ты меня сначала не поцелуешь? — тихо спросила она.
Он вытащил руку, обеими ладонями повернул ее лицо к себе и стал покрывать медленными, нежными поцелуями. Его настойчивый язык очутился у нее во рту, и она инстинктивно ответила, делая то же, что делал Джино. Какими сладкими были ее губы и рот — как сочный экзотический фрукт.
— Я хочу поцеловать твой шрам, — прошептала Мария, едва ли вникая в смысл собственных слов.
Сначала она провела по нему своими пальчиками, потом ласково коснулась губами.
Солнце немилосердно палило их своими лучами.
Джино принялся освобождаться от одежды, сбросив с себя все за исключением трусов. Он порадовался тому, что постоянно заботился о своем теле — ни грамма жира.
Осторожно он снял с Марии через голову платье. Потянул вниз ее кружевные трусики. Приник головой к пушистому, бархатистому треугольнику волос. Она вздрогнула и отшатнулась.
— Нет, нет! Пожалуйста, не нужно! Тогда он обнял ее и бережно уложил на траву. Очень похожа на Леонору. Но она — Мария. Ни на секунду Джино не забывал об этом.
— Ты прекрасна, — вновь прошептал он, выскальзывая из трусов и накрывая ее своим телом. — Прекрасна…
Ее длинные стройные ноги были широко раскинуты, его член полон неукротимой энергии и мощи, и все-таки Джино с трудом вошел в ее лоно.
— Господи Боже! — внезапно воскликнул он, скатываясь в траву. — Ты что, никогда раньше этого не делала?
— Это не важно, — услышал он шепот Марии. — Я хочу это сделать сейчас.
— О!
Лежа на спине, Джино смотрел в высокое безоблачное небо. Тот факт, что она до сих пор оставалась девственницей, с саднящей болью вернул его в действительность. Ведь она — дочь Леоноры, ради Бога. Что это он вознамерился делать? Вернуться в свое прошлое?
Нащупав в траве трусы, он натянул их.
— Что случилось? — Мария села, инстинктивно прикрыв грудь рукой.
Ее целомудренный жест напомнил Джино, что перед ним невинное существо. Что ему было нужно?
— Прости меня, — пробормотал Джино. — Я совершил ошибку. Одевайся, малышка.
На щеках ее зарделись два красных пятна.
— Я не малышка. Я женщина. И я хочу делать то, что мы сейчас делаем.
— Вот как? А мне этого не хочется. Так что будь послушной девочкой и одевайся, а потом я отвезу тебя назад.
Глаза ее наполнились злыми слезами.
— Вы оскорбляете меня, мистер Сантанджело.
— Эй, о чем это ты говоришь?
— Если вы знаете о женщинах все, то вам, в таком случае, не мешало бы понять и то, что вы не имеете права так поступать со мной.
— Как «так»?
— Называть меня малышкой и послушной девочкой. Я знаю, что делаю, и я хочу этого. — Она протянула к нему Руку. — Ну, пожалуйста.
— Послушай, малыш… Мария. Это как раз то, чего никак не стоит делать.
Глаза ее сделались еще больше.
— Почему?
— Потому что я намного старше тебя.
Стоя перед ней в одних трусах, он чувствовал себя смешным. Ему не терпелось одеться и сесть за руль автомобиля. Внезапно захотелось, чтобы Мария навсегда исчезла из его жизни.
— То есть, ты хочешь, чтобы я поверила в то, что ты никогда не занимался любовью с молодой женщиной? — недоверчиво спросила она.
— Я этого не говорил.
— Тогда что же? — Она смотрела на него, совершенно озадаченная.
Джино тоже не имел сил отвести от нее взгляд. Мария и в самом деле самая прекрасная женщина из всех, что приходилось ему до этого видеть.
Увидев голод в его глазах, она вновь опустилась на траву.
— Я не знаю, что такое любовь, — негромко проговорила Мария, — зато я знаю, чего хочу. Я хочу, чтобы первым моим мужчиной был ты. Я очень этого хочу.
И опять он вспомнил Сан-Франциско. Слова Леоноры. «Мы не должны ждать, Джино…» Но он же сам настоял, разве нет? Он начал нести какую-то чушь о том, что лучше это оставить до тех пор, пока они не поженятся. Он свалял дурака — от начала и до самого конца. И сейчас вновь принялся за то же…
— Мария, — напряженным голосом произнес он ее имя, — если ты на самом деле этого хочешь… Она потянулась к нему.
— Да, Джино. Да…
