— Горный хрусталь! Потрогай!
Она тронула осторожно. И отдернула руку, словно ожглась.
Комаров улыбнулся, проходя мимо.
Старушка с корзинкой, прикрытой марлей, метнулась от него за колонны. Но быстро сообразила, что — хоть и в форме — вреда от него не будет. Вернулась на ходкое место, встала бочком, чтоб издалека заметить опасность в лице «Красной шапки», чуть откинула марлю с грибной корзины, и открылись белые, робкие еще в почти снежной своей белизне, первые цветы. Они казались сейчас роскошными, как орхидеи, и обидно было таить их в корзине…
Впрочем, черт его знает, как выглядят орхидеи? Комаров усмехнулся. Слово просто роскошное.
Эта старушка торговала, конечно, тайно, разрешения не имела. Старушка-контрабандист. И брали у нее быстро, вроде бы между прочим. Сразу отходили подальше. В старой плюшевой жакетке была, в стоптанных ботиках. У Комарова сердце сжималось, когда он видел таких старушек где-нибудь в очереди. На почте, сразу после открытия, в день их пенсии, или в гастрономе. «Маслица пийсят граммов…» — «Тут, баушка, побольше. Ничего?» — «Нет, деточка, мне — пийсят». Продавщица только фыркнет. «И сырку сто граммов, по два семьдесят…» Есть ведь еще такие — в самый обрез, и ничего ниоткуда. У себя в комнате, пока от соседей бьет через стену на всю мощь Высоцкий, перебирает старые письма, куцую пачечку, полевая почта — обратный адрес, опять читает пожелтевшую похоронку. Фамилию, кто подписал, так и не разобрала за тридцать шесть лет — Скворцов ли, Смирнов ли…
Комаров нашарил круглый рубль в кителе:
— И мне, бабушка, букетик…
— Сдачу сейчас, сейчас, — суетливо заискала в жакетке. Протянула ему в горсти, держа монеты бережно, точно воду.
Комаров сжал ей руку тихонько, отвел от себя. Ощутил вдруг осеннюю сухость маленького, почти детского, кулачка.
— Еще один, бабушка…
Разом вспыхнуло как-то внутри. Это счастье, что мама еще крепка, старухой не назовешь, хоть семьдесят будет летом, просто — крепкая пожилая женщина. И все-таки счастье, что он есть у нее. Остро вдруг ощутил: он сын. Что бы ни было, уж одна не останется. И у него — это же и есть счастье, просто не сознаем в глухоте повседневности, — Ксана, Светка, Федор, дед Филипп еще, который вроде влюбился. Целое Депо. И Людка Брянчик еще родит. Девочка или мальчик? Как это в детстве гадали: «Петушок или курочка?» А с Федькой так и не поговорил..
Может, и хорошо, что вчера не поговорил. Не отцу все-таки такой разговор начинать, если сын порядочный человек. Сам придет и сам скажет. Хорошо, что вчера не начал…
От цветов, хоть запаха их сейчас, конечно, не слышишь, исходила для Комарова приятная свежесть и будто летняя, радостная, пестрота. А всего-то — зеленое с белым, слабые лепестки.
Парень, патлатый и сосредоточенный, читал на ходу толстую книгу.
Комаров едва увернулся.
Парень шел, как танк. И читал. Даже не заметил.
От нижней гребенки приветственно махнула рукой знакомая контролерша. Комаров улыбнулся ей. Вспомнил, как она объясняла про свою жизнь: «Я материально-то, Павел Федорович, вполне могу не работать. От детей не завишу. Материально! Вы понимаете? А морально? Я, значит, целый день буду дома, в четырех стенах. А вечером — дети пришли, я уже завишу. Я уже морально голодная. Что мне сын рассказать захочет? Как мне невестка ответит? А тут у меня люди кругом. Я вечером сама еще расскажу. Ну, деньги тоже в дому не лишние. Когда они лишние-то бывают? Деньги, конечно, не делают человека счастливым, но успокаивают нервную систему. А нервы сейчас — главное…»
Хорошо объясняла, доступно.
Комаров подошел:
— Как нервы, Серафима Леонтьевна?
Поняла, засмеялась:
— Как у молоденькой, Павел Федорыч!
— Для полноты ощущенья…
Комаров воткнул ей букетик в пульт. Эскалаторный пульт только еще поставили, ручек и глазков много.
— Уже работает? — кивнул на пульт Комаров.
— Откуда такая прелесть? — обрадовалась цветам. — Я гляжу, люди несут. Откуда, думаю? Повезло же людям! А вон, мне вдруг повезло. Не подсоединили еще. И прав пока нет — работать на нем. Будем теперь на права сдавать, как машинисты.
— Откуда — это секрет..
Почти уже истекали минуты. Ага, вот и «зебра». Тут еще постоять. Еще что-нибудь увидеть в миру, до следующего оборота.
Совсем рядом парень в очках обнимал свою девушку. Девушка, крепкая, с прямыми черными волосами, походила чем-то на Шуру Матвееву. Но Шурка старше, конечно. Этой — двадцать от силы, школьный фартук небось недавно сняла. Парень перед нею хиляк. Но в лице у девушки было слабое, женское выражение, будто вот тут сейчас, прямо на этой платформе, она вручала парню щедро и навсегда свою прошлую, настоящую и будущую жизнь…
Состав уже тормозил. Комаров пожал маневровому руку, привычно шагнул в кабину. Произвел посадку. Ну, понеслись!
А в глазах все еще стояло ее выражение — восторга, веры и отрешенности. Помнил у Светки такое же, когда выходила за Гущина. Выражение умной собаки, которая наконец-то нашла хозяина, — всякая логика тут бессильна. И еще где-то он сегодня это выражение видал. Ага, сегодня. Но где? Вспомнил. Утром, когда бежал к матери. Только поднялся по эскалатору на «Чернореченской», вышел на площадь. И эта девчонка тут его как раз и остановила: «Скажите, пожалуйста, как мне найти улицу Зенитчицы Столяровой?..»
Комаров поднял глаза.
И ее лицо поразило Павла, хоть сильно был занят своими мыслями. Не лицо само по себе. Ну, хорошенькая, не в этом дело. А взгляд ее — такой напряженно-нетерпеливый и счастливо-зависимый, что Павел невольно даже поискал глазами вокруг: кого же она так ждет и от кого зависит? Но ничего подходящего не обнаружил.
«Просто найти, — сказал он. — Прямо, направо, еще направо, потом — налево».
«Так далеко?» — сказала девчонка почти с отчаянием.
«Да это близко, — улыбнулся Павел. — Могу еще ближе показать, дворами. Нам почти по пути».
«Ой, покажите! — Она прямо расцвела. — Я уж плутаю, плутаю. Все говорят, — рядом. А тороплюсь ужасно!»
Бежала рядом почти вприпрыжку. И чем-то напоминала Светку, когда та — еще тайком от домашних — бегала на свиданья с Гущиным. Хоть у этой нос задран, волосы короткие и прямые, мешаются в светлом мехе импортной куртки. И смешная родинка на виске, как черная пуговица. Глаза в профиль выпуклые, тоже как пуговицы, и блестят нетерпением.
«Забавная у вас метка. Не потеряетесь».
Девчонка сразу поняла, тронула себя за висок:
«У папки такая же. Он говорит — на счастье».
«Хорошо говорит, — Комаров улыбнулся. — А чего так торопитесь?»
«К мужу», — сказала девчонка. Глаза ее блеснули счастливой зависимостью. И Комаров впервые осознал с грустью, что у Светки этот блеск как-то совсем пропал. О Гущине вдруг подумалось даже с грустной симпатией — дурачок, не удержал такой блеск.
«А муж чего не встречает?»
«Он же не знает, что я приехала.»
И тут разошлись, Комарову было налево.
Сейчас, набирая скорость, он вдруг подумал, что у Людки Брянчик взгляд как раз бесхозяйственный. В том смысле, что хоть двойню Федьке она носи, но неизвестно еще — хозяин ли Федька. Но именно
