— Чувства у меня к нему кончились, Клара, — сказала вдруг Зинаида громко и просто, как про крупу: вся вышла. — А без чувства, я так считаю, нельзя с мужиком, верно, Манечка?
Мария Царапкина покраснела над телефоном, поскольку судить компетентно еще не могла и ночью маялась только предчувствиями, но кивнула согласно. И Клара Михайловна покраснела, ушами.
— А вот кого я не понимаю, — сказала еще Зинаида, — так это новенькую в сберкассе, заведующую. Я прямо удивляюсь! Вроде красивая девушка и нестарая, но — как ни послушаешь — все она только про дела, сметы, ведомости, прямо слушать нет сил. Никакой личной жизни не имеет.
— В клубе была в воскресенье, — пискляво сообщила Мария Царапкина. — Ее Костя хотел пригласить, а она говорит: «Большое спасибо, я только взглянуть». А сама еще час, наверно, стояла.
— Я же слышу, — махнула рукой Зинаида. — Только об ведомостях, чтоб проверили, чтоб прислали…
— А ты не слушай, — вставила осторожно начальник.
— Рада бы! — засмеялась Зинаида.
Тут в узел связи неслышно вошла терапевт Верниковская и спросила три конверта авиа. Мария ей продала три, сдала сдачу с десятки. Но Верниковская спросила три конверта, авиа, только без картинки. Мария ей продала без картинки. Зинаида Шмитько, которая уверяет, что у нее при терапевте Верниковской проступает сыпь, как от кори, скорей прошла в коммутатор.
— Чего это Михаил чемоданы с утра таскал? Переселяетесь, что ли, на рыборазводный? — безразлично сказала в спину ей Верниковская.
Но Зинаида будто не слышала, хлопнула дверью. А Клара Михайловна, конечно, ответила, хоть не ее спросили, сгладила неловкость за Зину, сказала уклончиво:
— Михаилу бы при заводе удобней, все же — работа рядом…
— А Зинаиде?! — всем видом удивилась Верниковская.
— Зинаиде, конечно, тут удобней, в поселке, — уклончиво сказала Клара Михайловна, вроде разговор поддержала, но не выдала.
— То-то и оно, — громко сказала Верниковская.
Но больше виснуть к этому вопросу не стала, хоть наверняка потому и зашла: узнать. Потом еще рассказала, вкратце, что один конверт, авиа, сегодня же пошлет сыну Марату в Южно-Сахалинск, где он учится в педагогическом институте, без троек. Это все, конечно, знали, даже больше, может, — она как раз кой-чего не знает. У Марата была переэкзаменовка на осень, пересдал, видно, слабо, со стипендии сняли, просил у отца денег.
Телеграмма такая поступала, от шестнадцатого числа, персонально — Верниковскому Геннадию Федоровичу. И Клара Михайловна, хоть телеграмма была на домашний адрес и поступила вечером, рассудила — утром снести ее в стройконтору, на рабочее место, и передать прямо в руки. Сама занесла.
Верниковский бессчетно сказал «спасибо», телеграмму сразу положил в стол, под наряды поглубже, догнал Клару Михайловну уже в дверях, попросил: «У меня тут случайно есть, Клара Михайловна, если не затруднит — отправьте, пожалуйста, сами, телеграфом. А то я сейчас на объект». Протянул деньги, восемь десяток. Взяла у него, труда нет — отправить. Не в том дело, конечно, что ему на объект, а что окна у поликлиники прямо выходят на узел связи, никак Верниковскому не пройти незаметно…
А еще два конверта терапевт Верниковская приобрела просто так, впрок — ей нравится, чтобы всего было много, больше, чем просто нужно.
— Мы деньги на книжке не копим, как некоторые, — сказала Верниковская. — Живем в полном смысле.
— Конечно, — согласилась Клара Михайловна. — Чего не жить?!
— Мы с Геннадием Федоровичем себе эту жизнь заработали трудом, — сказала еще Верниковская. — А вот когда молодым совсем людям, которые только начинают жить, вдруг дарят холодильник «Бирюса» за двести сорок рублей — это уже непонятно…
Клара Михайловна промолчала, Мария — тоже.
— За здорово живешь, ничего себе — подарок, — сказала Верниковская.
— Все же — на свадьбу, — заступилась Клара Михайловна.
— Разводиться будут — «волгу», видно, подарят, — усмехнулась Верниковская. — Мы с Геннадием Федоровичем всю жизнь прожили, тридцать два года, но я что-то не помню, чтобы нам что-нибудь такое дарили, чересчур ценное, даже на серебряную свадьбу, хотя справляли всем коллективом. Памятное — это другое дело.
— Люська разводиться не будет, — не выдержала Мария Царапкина, хоть в ней сидела перед врачом школьная еще робость.
— Тут я Иргушина решительно не понимаю как руководителя, — твердо сказала Верниковская, не услышав Марию.
— Все же самый крупный в Союзе рыборазводный завод, — напомнила Клара Мшхайловна. — Фонды им позволяют..
Но терапевт Верниковская, по всегдашней своей привычке, не услышала и начальника узла связи, продолжала свое:
— И еще я Иргушина вот с какой стороны не понимаю..
У Иргушина сторон много, Клара Михайловна его тоже не всегда понимает, что с того. Недавно директор рыборазводного завода чуть ли не до полусмерти перепугал начальника узла связи, когда — вместо мелочи — на глазах у нее вытянул из кармана за какой-то шнурок толстенную крысу, а шнурок оказался — хвост. «Фу, Ларка, — сказал при этом Иргушин, даже не заметив почти что обморока Клары Михайловны, — вечно ты путаешься под руками, а ведь где-то у нас с тобой было двадцать копеек». — «Ничего, ничего, Арсений Георгиевич, — сказала начальник узла связи, протягивая ему квитанцию поскорей, — занесете потом». И чуть только покосилась на крысу Ларку. Ларка ощерила на начальника острые зубы, но ничего не сказала. Иргушин сгреб квитанцию, поднял крысу за хвост, небрежно сунул обратно в карман и пошел из узла связи, громыхнув дверью, хоть в ней резина, чтоб не греметь, и затворяется она у других беззвучно.
Клара Михайловна, вспотев, глядела ему вслед через стекло.
В окно она видела красные от рябины сопки, которые любила. Мохнатая лапа шиповника колотилась об раму, дикая яблоня стряхивала с себя ветром дикие яблоки, каждое — с горошину, сверху медленно влеклось облако, чернильное сквозь стекло. У крыльца стояла директорская кобыла Пакля, на которой только Иргушин и ездит, хотя все кругом давно перешли на мотоциклы, и, пользуясь безлюдьем, деловито перегрызала привязь. Но не успела перегрызть. Иргушин игриво толкнул Паклю локтем, вспрыгнул в седло, крикнул со свирепой ласковостью: «Пошла, подруга!» Унесся вскачь по центральной улице, попадая кобыльими копытами точно в лужи, наверняка— нарочно. Грязь за ним раскачалась, встала волной и опала точно в свое место.
Тут Зинаида Шмитько — Клара Михайловна не заметила, как она вышла из коммутатора, — сказала задумчиво:
— Далеко ищешь — близко найдешь…
— Чего, Зина? — не поняла Клара Михайловна.
— Так, — усмехнулась Зинаида. — Вспомнила, как он землетрясение сделал.
— Просто совпало, — сказала Клара Михайловна.
— Конечно, — засмеялась в открытую Зинаида, — Но у других почему-то не совпадает…
Она просто так, конечно, сказала. Хотя про это землетрясение, чтоб отличить от других, каких много, так прямо в поселке и говорят: «иргушинское».
На Первое мая оно случилось, ровно в десять часов семнадцать минут. Народ как раз собрался на митинг против узла связи, тут — вроде площадь и место высокое, обсыхает раньше других. На бугорках стояли коляски, и младенцы задирали в них ноги. Ветер трепал флаг над трибуной, густо покрашенной в зеленый цвет, как всегда к празднику. От цунами-станции, по горке, катились еще опоздавшие. Больничные окна напротив были распахнуты настежь, и старуха Царапкина, бабыкатина мать и единственная тогда больная в стационаре, сидела на подоконнике в толстом синем халате и глядела вокруг довольно: страх как праздники любит. Вокруг старухи Царапкииой грудился в окнах больничный персонал. Клара Михайловна
