Но мать, как мне казалось, прикидывалась, что не понимает меня, и со странной поспешностью, делая холстинное лицо, переводила разговор на другую тему.
Наконец я решил, что говорить об этом вообще неприлично, тем более что я производил свои первые эксперименты в ванной, во время купания, где многие, если не все, оставшись наедине с собой, ведут себя не вполне нормально: поют, разговаривают, проводят загадочные опыты.
Мой одноклассник, к примеру, забирался в ванну с коробкой спичек: пускал из-под воды пузыри дурного воздуха и пытался эти пузыри поджигать.
Правда, он всем об этом рассказывал и уверял, что пузыри взрываются с оглушительным грохотом.
Что было чистой воды враньем.
Я же просто гримасничал перед зеркалом: так было в первый раз, когда я, дурачась, напрягся (теперь, после тысяч опытов, я доподлинно знаю, каким именно образом) — и вдруг почувствовал, что стремительно уменьшаюсь.
Лишь позднее, уже в студенческие годы, осмыслив физическую природу явления, я осознал, какой смертельной опасности подвергался: мне повезло, что я остановил дисминуизацию до полного коллапса — то есть, до превращения моей массы в точку, где волевой импульс уже невозможен.
3
О, это было увлекательное занятие — дисминуизация в горячей ванной: я устраивал себе океанские купания и качался на зеленых волнах над бездонными хвойными глубинами, распевая комариные песни, которых никто не слышал.
Ванная была безопасным, почти лабораторным местом для подобных экспериментов.
Правда, однажды я не проследил, задвинута ли защелка, и в ванную вошла моя матушка. Была она подслеповата, решила, что я уже кончил намываться, и, не долго думая, сунула в воду свою громадную огненно-красную руку и вытащила затычку.
Почувствовав, что вода уходит, я ополоумел от страха, мне показалось, что меня тянет на дно, в осклизлую воронку канализационной трубы… хотя всё было не так трагично: я плавал, как соринка, на поверхности и медленно опускался вместе с уровнем воды, так что у меня еще была уйма времени.
Но я не выдержал — и возвратился так поспешно, что до полусмерти напугал свою бедную матушку.
Помните фильм о десяти негритятах? Из воды вдруг выскакивает здоровенный чернокожий, и в зале кое-кого хватает кондрашка.
У мамы чуть не случился разрыв сердца, и после она долго на меня сердилась: мне ведь пришлось говорить, что я просто хотел над ней подшутить и специально спрятался за занавеской.
Тогда-то я и сделал окончательный вывод, что у нее никакого дара нет и что делиться с нею этим опытом опасно: вообразит, чего доброго, что это у меня такая болезнь.
А про паука я не выдумал. Как-то раз во время купания, качаясь с закрытыми глазами на горячих волнах, я почувствовал, что сверху на меня кто-то пристально смотрит. Я открыл глаза и увидел, что с потолка на длинной скрипучей сверкающей проволоке спускается нечто широкое, разлапистое, черное размером с боевой вертолет.
Зверь целился прямехонько на меня. Мохнатые его лапы не шевелились, они были агрессивно напряжены для последнего броска.
Видимо, он долго наблюдал за мною исподтишка — и наконец решил, что такая добыча ему по зубам.
Я так понимаю, что он бы со мною справился — если бы я прозевал критический момент возвращения в себя.
Трудно даже вообразить, что подумала бы моя бедная мама, не найдя меня в запертой ванной.
4
Мысль о каком-то применении моего дара тогда просто не приходила мне в голову.
Играть в прятки? Грабить ларьки? Выступать в цирке? Все эти возможности я решительно отвергал по одной простой и деликатной причине: я долго считал, что не могу дисминуизироваться одетым.
Меня постоянно мучил кошмар непроизвольной дисминуизации: вот я сижу за партой в классе, нечаянно напрягаюсь — и на моем месте оказывается пустая школьная форма, а сам я голый и ничтожный барахтаюсь где-то внутри.
То-то будет потеха для всего класса.
А если такое случится на улице, среди сотен огромных мерно шагающих болванов?
И что характерно: чем больше я об этом думал, тем вероятнее становилась эта возможность. Часто мы инстинктивно желаем сделать именно то, чего панически боимся.
И, спеша поутру в школу, я боролся с этим гибельным инстинктом, в ритм шагов упрашивая себя вполголоса: 'Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо этого делать..“.
Постоянная тревога и сознание своей исключительности превратили меня в нелюдимого и стеснительного человека.
И даже когда я научился делать то, что умею сейчас, понимание того, что я не такой, как все, очень мешало мне жить.
5
Помню, сколь неожиданным было для меня открытие феномена контактной дисминуизации.
К окончанию восьмого класса мама подарила мне часы — настоящие взрослые часы на металлическом браслете. Я очень гордился этой обновкой, берег ее — и огорчился, когда во время океанского купания обнаружил, что часы остались у меня на руке.
Огорчился — а затем, естественно, крепко задумался.
Это маленькое происшествие ознаменовало начало целой серии экспериментов с предметами одежды и с разнообразными мелкими вещами.
Разумеется, тот факт, что я могу дисминуизироваться хоть во фраке и в цилиндре, несколько меня раскрепостил. По крайней мере, теперь я мог без краски стыда размышлять о цирковой карьере.
Выступают же, в конце концов, лилипуты. Может быть, они тоже непроизвольно дисминуизировались еще в утробе матери — и застряли на всю жизнь в таком состоянии, не имея понятия, как вернуться в нормальные размеры.
Осмелев, я перенес эксперименты за пределы ванной комнаты — на свой ученический стол.
Устанавливал карманное зеркальце, уменьшался перед ним — и отрабатывал походку, жестикуляцию фокусника. Танцевал, выделывал пируэты.
Между делом наколдовал себе кучу мелких тетрадок, карандашиков, вообще разных фитюлек.
Фантазировал о собственном цирке, где будут выступать карликовые тигры, карманные зебры и слоны.
6
По моей настоятельной просьбе мама принесла с работы прелестного котеночка по имени Тишка: хозяйке было жалко его топить.
Тишка хорошо прижился в нашей квартире, мама его очень полюбила. Особенно она ценила Тишку за то, что свои кошачьи надобности он, потомственный городской кот, справлял, сидя на унитазе, только что воду за собой не сливал.
Мама всё умилялась и звала меня полюбоваться, как черный Тишка сидит, тряся хвостом, на краю белого стульчака.
С этого беззлобного веселого существа я и задумал начать создание своего собственного мини- зверинца.
Но меня ожидала полная неудача.
Как только я первый раз дисминуизировался в присутствии Тишки (просто для пробы, чтоб психологически подготовить его к дальнейшему), ласковый котенок словно осатанел: шерсть его вздыбилась, он зашипел, потом завыл неожиданно толстым дурным голосом, боком-боком отскочил к закрытой двери, стал прыгать на нее — и, озираясь на меня, подвывать. Уши его прижались, как у рыси, на них даже как будто выросли кисточки, глазищи стали косые и совершенно бешеные.
Честно говоря, я испугался и прекратил эксперимент.
