университетский Благородный пансион или даже в гимназию. С годами таких исключений становилось все больше).
В массе своей дворяне обращали преимущественное внимание на воспитание, а не обучение детей и давали сравнительно приличное образование только сыновьям. Дочери редко знали что-то большее, чем разговорный французский язык, начатки музыки, рисования и некоторые разрозненные элементарные сведения из Закона Божьего, французской литературы, географии и европейской истории. Большинство московских дворянок вплоть до 1840–1850-х годов писали по-русски с ужасающими ошибками.
Как девочки, так и мальчики главным образом подвергались весьма интенсивной светской шлифовке. Их основательно учили танцам и «манерам», и главной заботой гувернеров и гувернанток было сохранение «нравственности» воспитанников, для чего питомцы подвергались самому строгому надзору. Обычной практикой было заклеивать или замазывать чернилами разные «предосудительные места» в выдаваемых подросткам книгах для чтения: к примеру в «Евгении Онегине». Особенно строгий надзор был за девицами. «Такое ограждение юных умов доходило до того, что когда девица отправлялась к своей подруге, то при ней неотлучно должна была находиться гувернантка, присутствовавшая при беседе юных подруг, дабы в ней не проскользнуло что-нибудь нескромное», — вспоминал князь В. М. Голицын[58]. Вплоть до 1860-х годов девушка из хорошего дома не появлялась в одиночку ни на улице, ни в общественных местах, ни в гостях. Ее обязательно сопровождали гувернантка и лакей или родители, старшие родственники, взрослые близкие знакомые и т. д.
Впрочем, даже взрослая и уже замужняя молодая дама предпочитала не появляться на московских улицах в одиночестве, без сопровождения мужа, брата или, чаще, лакея. Привычка не выходить без сопровождения укоренялась настолько, что даже очень пожилые московские барыни никогда не покидали дома без такого эскорта. Причин этого обычая было две: во-первых, наличие «человека» в сочетании с модным костюмом в глазах москвичей было указанием на высокое общественное положение человека. Вторую же пояснит сценка, описанная А. Я. Булгаковым в одном из его писем.
«Иду с Фастом пешком к Николаевой; вижу: вдали идет к нам навстречу женщина — одна- одинешенька, в вуали, без человека, разряжена. Фаст говорит: „Посмотри-ка, верно это девка?“ — „Нет, это должно быть иностранка“, — отвечал я. Только как поравнялись, вышло, что это княгиня Зинаида (Волконская), с коею я остановился и говорил. Фаст не одобрил этого. „Как можно, — говорил он, — ходить так одной! Ну как нападет собака?“ — Кому до чего, а Фасту все до собак, как будто собака не может укусить и гренадера: опаснее гораздо молодчики и хваты. Как схватит этакий в объятия да станет целовать и к себе прижимать, так не прогневайся, Зинаида: у нее на лбу не написано, кто она и что она»[59]. Таким образом, идущая в полном одиночестве молодая и хорошо одетая женщина однозначно воспринималась окружающими как иностранка или — что встречалось гораздо чаще — как особа легкого поведения, и нужно было обладать независимостью и отвагой «царицы муз и красоты» княгини Зинаиды Александровны Волконской, чтобы позволять себе вот так рисковать репутацией. Кстати, московские бытописатели рассказывали, что когда настоящая «девка» хотела пофрантить и пустить окружающим пыль в глаза, она нанимала на несколько часов возле Казанского собора ливрейного лакея и отправлялась в его компании на гулянье в Александровский сад, «как благородная». Недовольный лакей тащился следом за нанимательницей и усиленно делал вид, что к этой «даме» он не имеет никакого отношения.
Предубеждение против дам, гуляющих в одиночестве, стало проходить лишь в пореформенное время, по мере того, как набирало силу движение за женскую эмансипацию.
Служить в Москве молодые дворяне оставались редко: карьеру здесь было сделать трудно. В Москве, конечно, были и официальные учреждения, и даже размещались некоторые департаменты Сената, но в глазах современников престиж московского сенатора был намного ниже, чем у сенатора петербургского. Считалось, что Москва — что-то вроде почетной ссылки для сенаторов, оказавшихся неспособными к делам (Иван Савельич был не так уж не прав). Гвардия квартировала в Петербурге и появлялась в Москве лишь в исключительных случаях. Министерства находились в Петербурге. Словом, главные дела делались в Северной столице, и молодежь, начиная карьеру, стремилась именно туда.
Из престижных мест, привлекательных для московской дворянской молодежи, в Первопрестольной имелись канцелярия генерал-губернатора и архив Коллегии иностранных дел, где по традиции числились на службе переводчиками недоросли («архивные юноши»), готовившиеся к дипломатической и иной почетной, но не военной карьере. Служебные обязанности эту молодежь не слишком обременяли. Пару раз в неделю они должны были являться часа на три в архив «в присутствие» (причем львиная доля этих часов уходила на дружескую болтовню), а в остальное время были свободны как ветер. Н. И. Тургенев записывал в дневнике: «Вчера был я в Архиве и занимался перетаскиванием столбцов из шкапов в сундуки. Какой вздор!.. переводчики, которые не переводят, а переносят, следственно из переводчиков делаются переносчиками и перевозчиками»[60].
За эту «службу» исправно выплачивалось жалованье (очень небольшое), а главное — шли чины, так что к моменту начала реальной карьеры юноша имел обычно уже десятый класс по Табели о рангах.
Как иронически писал Ф. В. Булгарин, это «чиновники, не служащие в службе, или матушкины сынки… Из этих счастливцев большая часть не умеет прочесть Псалтыри, напечатанной славянскими буквами, хотя все они причислены в почет русских антиквариев… Это наши петиметры, фашьонабли, женихи всех невест, влюбленные во всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произнести:
«Архивные юноши» действительно и составляли цвет московской аристократической молодежи, и зачастую отличались многообразными способностями. Из их рядов впоследствии выходили весьма известные лица, такие, как поэт Д. В. Веневитинов, философы-славянофилы И. В. Киреевский и А. И. Кошелев, историк и журналист С. П. Шевырев, библиограф и поэт-юморист С. А. Соболевский, участник декабристского движения, публицист и экономист Н. И. Тургенев и др.
И все же и архив, и губернаторская канцелярия были не резиновые, вместить всех желающих не могли, и в целом мужской молодежи, относящейся к высшему кругу, в Москве было сравнительно немного.
Жизнь взрослых в дворянском кругу была подчинена светским обязанностям и дни проходили в занятиях и выездах, необходимых для постоянного светского общения. «Утренние визиты, званые и запросто обеды, вечера, балы, собрания, театры и маскарады — вот времяпрепровождение лучшего типа московских людей и приезжающих из деревень», — писал современник [62].
Помимо ежедневных прогулок по Тверскому бульвару, на Патриарших прудах или по Кремлевскому (Александровскому) саду, дворянство обязательно участвовало в праздничных гуляньях под Новинским, а летом, если приходилось оставаться в городе, ездило по пятницам в Сокольническую рощу, по воскресеньям в Петровский парк, а также выезжало на семейные пикники в Царицыно, Кунцево, Кусково, Кузьминки, на Воробьевы горы и в Останкино.
Проведя лето где-нибудь в имении, московское барство съезжалось в Первопрестольную после Покрова, в октябре, и понемногу возвращалось к привычному городскому образу жизни. Немного позднее, по первому зимнему пути, в город устремлялись провинциальные помещики. К этому времени все осенние хозяйственные хлопоты были позади и наступал черед зимних: нужно было заложить или перезаложить имение, внести проценты в Опекунский совет, отдать в учение детей или крепостных людей, найти гувернеров, закупить вино, кофе и прочие припасы, посмотреть московские достопримечательности: Грановитую палату, Рады, Царь-колокол, Сухареву башню, магазины Кузнецкого моста, кондитерские, диорамы, косморамы, панорамы, ученых блох и опыты черной магии, «окипироваться» всей семьей (то есть обзавестись обновами) и, наконец, вывезти в свет взрослых дочерей, а может быть, чем черт не шутит, и пристроить их тут же за хорошего человека.
В ноябре в Москве начинали играть «на театрах», открывались вечера и собрания в светских гостиных, словом, начинался оживленный и динамичный светский сезон, который длился потом вплоть до конца Масленицы. Непрерывной чередой следовали друг за другом всевозможные увеселения: парадные
