трактирах была запрещена, и для тех, кто все-таки хотел послушать «машину», в такие дни имелось только одно дозволенное произведение — «Боже, царя храни».
Работали трактиры с раннего утра, часов с шести, и в основном до двенадцати ночи (в рано пустеющем Китай-городе закрывали гораздо раньше). Ровно в полночь появлялся человек, которого на московском жаргоне называли почему-то «отелло». Он выставлял последних посетителей, гасил свечи или лампы и навешивал на двери замок Из этого правила были исключения: допоздна, то есть почти до утра, работали заведения, рассчитанные на театралов, загородные «кутежные» и некоторые ориентированные на бедноту (к примеру, так называемая «Тишина» на Грачевке, куда поздно вечером приходили не столько пить, сколько спать, и сидели до утра).
В большинстве средних и дорогих трактиров, как и сейчас, предлагались завтраки в нескольких вариантах (они назывались «порционными»), обеды — порционные и иногда по карте (то есть по меню). В дорогом трактире обед из трех блюд стоил в конце века 1 рубль 25 копеек, из пяти блюд —2 рубля 50 копеек, в недорогих заведениях — от 35 до 50 копеек Обед можно было взять на дом, и этой услугой москвичи пользовались очень широко. Ужинали, как правило, по карте. Порции в московских трактирах вообще были очень большие, так что одну порцию супа или щей подавали в супнице и хватало ее на троих, а то и на четверых едоков. Тремя обедами до отвала наедались пятеро. Одиночный посетитель заказывал полпорции, но и ее было много. В Москве вообще очень много ели, и едва ли описанный В. А. Гиляровским «завтрак» журналиста Власа Дорошевича, который «изволивал скушать» у Тестова под водочку шесть свиных «окорочков» с хреном и сметаной, был чем-то исключительным.
Москва хвалилась своей собственной уникальной снедью, какой нигде больше нельзя было попробовать. «Таких поросят, отбивных телячьих котлет, суточных щей с кашей, рассольника, ухи, селянки, осетрины, расстегаев, подовых пирогов, пожарских котлет, блинов и гурьевской каши нельзя было нигде получить, кроме Москвы. Любители-гастрономы вписывали в Петербург московских поросят и замороженные расстегаи»[165], а московские калачи уходили и к императорскому двору, и в провинцию. Транспортировали их тоже в замороженном виде, а на месте давали оттаять, согревали в горячих полотенцах и подавали к столу — теплыми и свежими, точно только что из печи.
Славились московские почки в мадере, скоблянка, подававшаяся (как и селянка) порционно на сковороде. В последние десятилетия века гордилась Москва и салатом Оливье, который в то время проходил по разряду холодных закусок Секрет его ингредиентов (особенно фирменного соуса) держался тогда в глубокой тайне. Вообще в каждом приличном трактире были свои фирменные блюда, за которыми знатоки сюда и приходили. Так специальностью трактира Воронина (позднее Егорова) были блины (на Масленицу здесь были аншлаги), Новотроицкого — молочные поросята и рыбные блюда, Большого Патрикеевского, известного также как Тестовский, — расстегаи с налимьими печенками и т. д.
Качество трактирной кухни во многом определялось постоянной клиентурой. К примеру, на Рязанский (нынешний Казанский) вокзал прибывали из южных губерний составы с хлебом (здесь же неподалеку в конце века была построена Хлебная биржа). Естественно, место это изобиловало торгующими хлебом купцами-оптовиками. Во многочисленных расположенных в окрестностях вокзала трактирах, как писал Д. А. Покровский, «трудно найти что-нибудь удобоснедаемое, но чай и водка имеются самых высоких качеств, ибо их степенства <хлебные оптовики>, избалованные и домашним, и городским трактирным харчем, не отваживаются есть Бог знает в каких трактиришках, без чаю же и водки дольше часу обходиться не в состоянии (…). Незнающего человека… если уже и случится ему взобраться по лестнице наверх и даже усесться на жесткий кожаный стул, <обстановка> расположит взяться обратно за шапку, чтобы предаться бегству: до того она неказиста и непривлекательна со своими грязными и дырявыми скатертями и салфетками, со своими засаленными обоями и некрашеными, заплеванными полами, с своей инквизиционной мебелью и закопченными потолками. Но стоит ему отведать чашку чаю с настоящими сливками или закусить водку настоящей же тамбовской ветчиной, он, пожалуй, помирится и с жестким стулом, и с некрашеным полом, и с прорехой на салфетке»[166] .
Многие из московских трактиров существовали десятилетиями; некоторые из них вошли в городское предание.
Лучшие заведения были сосредоточены в Китай-городе и в Охотном ряду, где благодаря большой концентрации купечества уже в XVIII веке имелась устойчивая потребность в трактирных услугах. Оттуда, из восемнадцатого века, шла слава, к примеру, «Троицкого» трактира, еще в довоенное время (то есть до 1812 года) считавшегося эталоном русского трактирного хлебосольства. Во всяком случае, когда княгиня Екатерина Романовна Дашкова решила показать своим ирландским гостьям сестрам Вильмот истинно русское заведение, они отправились именно в «Троицкий». «Как-то раз я посетовала княгине на то, что, бывая лишь в высшем свете, мы совершенно не видим многих национальных черт, хотелось бы познакомиться с жизнью купцов, кабатчиков, лавочников и прочих, — рассказывала Кэтрин Вильмот. — Княгиня очень живо отнеслась к моей просьбе и предложила нашей компании отобедать в самом знаменитом русском трактире. Все было совершенно в русском стиле, блюда — их было, думаю, не меньше сотни — только русской кухни. (…) Прислуживали нам сорок бородатых слуг, одетых в разноцветные кафтаны с засученными рукавами. Юноша играл на органе; он ежегодно платит хозяину трактира несколько сот рублей, и это лишь небольшая часть его заработка. После кофе и десерта для нашего развлечения привели цыган»[167]. Это, конечно, был не рядовой обед, а подобие банкета, но некоторые характерные черты «Троицкого», безусловно, ухвачены верно.
В довоенной Москве прозвищем «Троицкого» было «большой самовар» — именно самовар (большой) был выставлен в трактирном окне в качестве рекламы. В послевоенное время трактир быстро восстановился и существовал потом еще долго, до конца 1860-х, а то и до 1870-х годов. Он и тогда числился одним из лучших, хотя хвалился только кухней — действительно исключительной, но никак не комфортом. Завсегдатаи помнили его грязноватым и всегда жарко натопленным. Из кухни вечно тянуло чадом, воздух был спертый, пахло псиной от наваленных всюду шуб (гардероба — или, как говорили тогда, раздевальни в заведении никогда не было). При этом цены «Троицкого», что называется, зашкаливали: обед здесь стоил не менее трех рублей, отдельные блюда — от полтинника до рубля, стакан кваса тянул на пять копеек серебром — все по средствам только китайгородским тузам, которые «Троицкий» очень любили и особенно часто приходили сюда для деловых переговоров, совершая порой за «парой чая» и шампанским («настоящим», по купеческой терминологии) многомиллионные сделки. Отличительной особенностью «Троицкого» было наличие, помимо «дворянского» (куда собственно дворянство почти не ходило), еще нескольких залов — немецкого, армянского и др. Простонародного же зала в «Троицком» вовсе не было.
В начале 1820-х годов по соседству с «Троицким» там же, на Ильинке, в доме Троицкого подворья открылся его филиал — Новотроицкий трактир, вскоре также завоевавший общемосковскую славу как лучший (наряду с новым тогда и недолго просуществовавшим заведением Шевалдышева на Никольской улице «за Иконным рядом»), «Охотники до хорошей икры, рыбы, ветчины и жирных поросят могут достойнейшим образом усладить здесь свой вкус, ибо в целой Москве нигде нельзя найти лучше сих вещей, как в означенных трактирах»[168], — расписывал в 1826 году А. Кузнецов, автор «Альманаха для приезжающих в Москву и для самих жителей сей столицы».
Сохранялась слава Новотроицкого и во второй половине века, когда его владельцем сделался известный в то время ресторатор Лопашов. Особенно хороша здесь была постная кухня и блины, и в Великий пост и на Масленицу сюда обязательно наведывалась московская аристократия (хотя настоящие гастрономы отдавали пальму первенства блинам Воронинского (Егорова) трактира). Кормили в
