огонь собралась, пока стон и вопли подле города раздавались — дед Неумойко пристал со своей дружиной на вершину горы, освещенную месяцем. Пылают перед дворцом шёлковые шатры, обращаются один за другим в пепел, а Елена, госпожа благородная, проходит пепелищем и поднимает почерневшие полотнища шатров, а полотнища протянулись над пеплом, словно обожженные крылья соколиные.
А в это время дед Неумойко на росистой лужайке на вершине горы между детьми стоит. Блестят при луне золотом шитые доломаны, сверкают очи у черномазого Топорка, а истрепанная одежда деда Неумойко развевается на ночном ветре.
Ни дед. Неумойко, ни Топорко нисколько не удивлены, так как привыкли они один к другому, да и к зеленой горе. Но не совсем хорошо себя чувствуют жупанчики с дедом Неумойко, потому что одежда у него потрепана, а борода нерасчесана! Но еще более необычно деду Неумойке с жупанчиками, у которых колышатся серебряные перья на колпаках, а золотые кисти на доломанах.
Стоять жупанчики бодры и подтянуты, с острым взглядом и молодецкой выправкой, и деду Неумойке прямо в очи смотрят. И очень дивился дед тому, что из шелковых шатров появились такие молодцы!
— Молодцы безупречные! Проницательный взор и соответствующее достоинство, — подумал он. Но ему все же не верится, чтобы к чему-нибудь были годны юноши в серебряных колпачках. Мрачным оком измерил он богатые украшения на жупанчиках. Лысую голову колпак покрывает, но кто знает, какое сердце бьется под золотым доломаном? — сам себя спрашивает дед Неумойко. Немного подумав, он так сказал детям:
— Вы у меня будете учиться, пока я вас не отпущу. Нужно вам изучить семь мудростей, о которых вы никогда и ничего еще не слыхали.
А Топорко поглядел на деда. Хорошо знает Топорко его нрав и сразу же малютке кое-что не понравилось.
«Я все боюсь, что ничего хорошего не выйдет! Обидели мы деда золотыми кистями и разукрашенными колпаками», — подумал Топорко.
IV
Так и случилось. Неважно жилось детям у деда Неумойки. Дед в ущелье на твердом камне спит, а жупанчики и Топорко должны быть подле него, где кто место найдет. У деда никогда ни обедов, ни ужинов не бывает, потому что голодный раньше проснется, оттого и ученики голодные ложатся спать. Утром он дает каждому по горсти орехов, а себе пригоршню берет, и это должно им хватать на целый день. Когда они поедят, дед с ними в долину спускается так, как только он то умеет, — спускается к той далекой лужайке, что вблизи города.
Там нужно приниматься за работу: воду шапкой черпать, с туманом ввысь подниматься, утреннюю прохладу разгонять, и на все стороны росу рассыпать. Посмотри только, какая это жупания! Сколько в ней трав и растений, и все зависит от деда Неумойки! Но ему мало и всей этой работы, и посылает дед детей провести через облако тропинку, по которой солнце взойдет над жупанией.
— Учитесь, школяры-жупанчики! Много заботы с большой жупанией! — говорит дед Неумойко и как- то криво при этом усмехается.
Тяжело поутру, а еще тяжелее на вечер. Утром, проснувшись, нужно и первую птицу в гнезде разбудить, а вечером не уляжешься, покамест и последнюю травушку не успокоишь. Всему учить дед учеников своих: и как на облаке летать, и как на лужайку с облаком свернуть. Пускает их ходить по той горе высокой, пускает их кружиться на облаке по небу. Но только одному не хочет их мудрый дед научить: не учит он их, как нужно спускаться с облаком на землю и как сходить на траву.
Но и с этим ещё как-нибудь можно было бы примириться, если бы только у деда Неумойко не была одной плохой привычки. Когда он по утру с горы спускается, то не идет он ни тропинкой, ни просекой, а садится на туман и идёт, куда только его несет туман: и через лес и вдоль утесов. Оттого-то у деда одежда дранная, а борода растрёпана. И когда в первое же утро дети с ним сквозь листву деревьев спускались, ветки посрывали с жупанчиков колпаки: остались лысые жупанчики с непокрытыми головами. А когда на следующий день они через кустарники в тумане пробирались, сорвали с них кустарники голубые доломаны: остались жупанчики в одних рубашонках. А когда на третий день через утесы они пошли, пробираясь от уступа до уступа, потеряли они и блестящие сапожки. Когда же на четвертый день еще и мелкий дождь зачастил, а у жупанчиков волосы до плеч отросли, никто в этих босых, с отросшими до плеч волосами, с непокрытыми головами, в одних рубашонках мальчишках не узнал бы прежних жупанчиков.
Но жупанчики — юноши рода благородного: не грустят, не жалуются. Не научили их жаловаться, да и не подобает жаловаться тому, кто происхождения господского. Сплели они себе пояса из лыка, опоясались ими поверх рубашонок и ожидают Топорка, чтобы идти с ним на работу.
Поглядел дед Неумойко на жупанчиков, снова их пристально оглядел и затем говорить:
— Вот первую мудрость вы и изучили. Далеко еще, ученики мои, до седьмой!
Чешется язык у Топорко. Сказал бы он что-то, да не смеет, и подумал про себя мальчик: «Слишком ты стар, дед Неумойко! Разве ты не видишь, что в одной мудрости они все семь их усвоили, потому что, оставшись босы и голы, они не проронили ни одного слова?»
Но думай или не думай Топорко, а все останется так, как постановил дед. А жупанчики продолжают и дальше, словно им все равно, пролагать тропку через облака. Видят они, что выхода нет, а терпеть нужно.
Иначе судит растрёпанный Топорко.
Стало Топорку жаль братьев: братья к беде не привыкли, а здесь беде и края не видно. А Топорко знает, что дед упрям, и что легче его бороду, сто лет нечёсанную, расчесать, чем разубедить его, если он в ком-нибудь усомнится.
— Когда беда придет, то не ожидай, чтобы ворота раскрылись, а убегай через малые дверцы, — думает чумазый Топорко. И пока так малыш с братьями, проводя тропу, до плеч погружался в туман, он тихо говорить братьям:
— Не бойтесь вы, девятеро братьев моих! — вызволю я вас из этой каторги!
Но не скоро это делается. Далеко до города жупана: от горы до города по равнине, как ладонь, гладкой, день ходьбы. Убеги Топорко с жупанчиками, не было бы разве легко догнать их деду Неумойке в его лаптях-скороходах? Не спустился бы он разве на них с облаков, как кобчик на мышь? Ну, пусть им счастье улыбнется и этого не будет, но все равно, — разве могут они опять появиться в городе жупана, когда, возможно, что и сейчас еще живет там злодей дворецкий?
Все это обдумал Топорко, но потом все-таки решил попробовать счастья. Только бы ему от деда Неумойки узнать, как нужно с облака спуститься на равнину.
Однажды, в полдень, когда и деревья, и травы и стада предаются отдыху, сидел дед Неумойко в буковом лесу на лужайке. Тиха гора, как душа девушки. Далеко до тропы и места порубки, потому что дед избегает тех мест, где народ проходит. Уселся дед, чтобы в лесной прохладе понежиться, а жупанчики позасыпали, кто в орешнике, кто в папоротнике. Топорко остался один подле деда и разговорился с ним, чтобы скоротать время. Когда уже они обо многом переговорили, сказал ему Топорко:
— А как это, дедушка, всему ты нас учишь, не хочешь только выучить, как нам нужно с облаков спускаться на траву? Или ты боишься, что мы убежим от тебя? Но ведь у тебя есть твои скороходы! Догнал бы ты нас, даже если бы мы убежали на край света!
— Не глупи, бродяжка Топорко! Да хотя бы я тебя и прекрасно выучил, все равно вы сойти не можете, потому что у вас нет того, что для этого нужно.
— Не тревожься, а расскажи ты мне для того только, чтобы скоротать время, — отвечает Топорко.
Дался в обман дед Неумойко и, отдыхая в холодке, рассказал Топорко, как они и сами могли бы на землю сойти, но что только для того нужно, чтобы где-нибудь было что-нибудь ихнее, за что они могли бы ухватиться, вместе с облаком пробираясь над землей.
— Ну, а откуда бы взялось что-нибудь ваше на лужайке, на высоте десяти сажен, — рассмеялся дед Неумойко, обращаясь к ребенку, и вся его борода затряслась от смеха.
