напряженно разглядывает меня.
— Она осталась довольна тобой, — сказал я.
Конгрион вздохнул и улыбнулся.
— Приятная женщина, — сказал он. — Требовательная хозяйка, но умеет благодарить за услуги.
— Вы исполнили мой приказ соблюдать осторожность?
— Да, господин, мы были осторожны и скрытны. Сожалею, что не могу сказать того же о других рабах.
— Что ты имеешь в виду?
— Клавдии привели с собой своих слуг, которые постоянно толклись на кухне. Я старался утихомирить их, когда становилось слишком шумно, но на кухне всегда околачивались толпы рабов, и сплетни никогда не прекращались. Я, конечно, сам не принимал участия в разговорах, но старался слушать их, занимаясь своими сковородками и горшками, как вы и приказывали.
— И что ты услышал?
— Большинство разговоров не представляло интереса — кто из рабов заслужил благорасположение своего господина, а кто потерял доверие… вымышленные рассказы о приключениях в то время, когда они с хозяевами были в Риме… грязные и непристойные истории о связях с девушками, занятыми на винодельческих прессах… плоские шутки — вся обычная грязь, которую и следовало ожидать и которая недостойна касаться ваших ушей.
— А что-нибудь поинтереснее?
— Было несколько грубых намеков и скрытых оскорблений в мой адрес. Рабы часто повторяют суждения своих хозяев, и если хозяева не в ладах, то и рабы не дружат между собой. Немногие из них знают, что я служил еще Луцию Клавдию, долго и преданно; но и они упрекают меня и скорбят о моей неверности, говоря, что я нашел теперь — извините, хозяин, но это их слова, они так сказали, — что я нашел теперь нового хозяина, самого низкого и недостойного. Я, разумеется, хранил гробовое молчание, и они удивлялись моей необщительности. Дело в том, что такие слова не сами пришли им в голову, а исходят, вероятнее всего, от их собственных хозяев.
— Я понимаю. А от самих Клавдиев ты слышал что-нибудь?
— Нет, хозяин. Так вышло, что я почти все время был занят на кухне, едва находил мгновение для отдыха. Повар Клавдии заболел…
— Да, она сообщает об этом в письме.
— Как вы понимаете, я был занят все время. Я почти не видел гостей — только их рабов, толпившихся на кухне.
— А вы? — спросил я, кивнув в сторону его помощников.
Они нервно выпрямились, беспокойно смотря друг на друга.
— Ну же?
— Большую часть времени мы провели на кухне, помогая Конгриону, — ответил один из них. — Все было так, как он и сказал, — намеки, скрытые оскорбления нашего нового хозяина, то есть вас. Но потом нас позвали прислуживать за обедом. Вас там тоже упоминали…
— Да?
На лицах рабов выразилось крайнее замешательство. Один из них был довольно дурен собой, с прыщами на лбу и щеках. Я удивился, что Клавдии пришло в голову заставить его прислуживать за обедом, ведь большинство римлян предпочитают смотреть на нечто приятное во время трапезы. Я отнес этот факт на счет ее необычности. Клавдия часто поступала по-своему.
— Ты, — сказал я прыщавому юноше. — Говори! Меня ничто не удивит.
Он кашлянул и начал:
— Они не любят вас, хозяин.
— Я знаю. Сейчас я хочу узнать, что они замышляют.
— Ну, ничего особенного. Просто называют вас по-всякому.
— Например?
Раб сделал такое лицо, будто я сунул ему под нос какую-то дрянь и заставил его попробовать.
— Городской самодовольный вонючка, — сказал он наконец, поморщившись.
— Кто так назвал меня?
— Публий Клавдий. Мне кажется, это тот самый пожилой человек, живущий за рекой. На самом деле он высказал еще пожелание — окунуть вас в воду и протащить вниз по течению, чтобы вы ртом ловили рыбу. — И юноша снова поморщился.
— Ну, это не обидно, — сказал я. — Что еще?
Его товарищ облизал губы и поднял руку, попросив слово.
— Глупое ничтожество без предков, которого только в клетку посадить и отвезти обратно в Рим, — сказал он. — Так говорил Маний Клавдий, человек, который живет к северу от нас.
— Я знаю. Опять же ничего, кроме злобного ворчания.
Тут прыщавый раб что-то проворчал.
— Да? — побудил я его к разговору.
— Самый молодой из них, по имени Гней…
Тот самый владелец горы, не приносящей особых доходов, которому, по мнению Клавдиев, должно было достаться поместье Луция, подумал я.
— Продолжай.
— Он сказал, что у семейства должны найтись кое-какие доверенные лица, которые пришли бы ночью и окропили бы землю кровью.
Это уже не так забавно, хотя, вполне возможно, что тоже пустая болтовня.
— А он предложил что-то конкретное?
— Нет, он просто так и сказал; «Пролить кровь на землю».
— Он сказал это при вас, и вы слышали его слова?
— Мне кажется, он не знал, откуда мы. Наверное, никто не знал, кроме Клавдии. Кроме того, этим вечером было выпито немало вина, и Гней тоже не забывал опустошать свою чашу.
— Но вам, хозяин, следует знать, — сказал другой раб, — что Клавдия встала на вашу защиту. Она отвечала на каждое оскорбление и угрозу и советовала другим не разжигать своей ненависти, ведь дело уже решено в суде и ничего не изменишь.
— И как же родственники приняли ее слова?
— Не слишком тепло, но ей удалось утихомирить их. Ее манеры довольно…
— Грубы, — заключил Конгрион. — Нужно еще помнить, что встреча происходила у нее, и она вела себя как хозяйка. Мне кажется, что Клавдия не позволит в своем доме говорить и делать что вздумается, даже если гости — ее родственники.
Я улыбнулся и кивнул.
— Женщина, с мнением которой следует считаться. Женщина, которая требует уважения к себе. А ее рабы уважают ее?
— Конечно, — кивнул Конгрион. — Хотя…
— Ну? Говори.
Он нахмурил свои пышные брови.
— Мне кажется, они привязаны к ней не так сильно, как некоторые рабы к хорошим хозяевам. Она довольно требовательна, как я понял на собственном опыте. Ничто не должно пропасть зря, никаких отходов! Все в животном должно быть использовано — и мясо, и молоко, и труд; каждое зернышко нужно поднимать с пола. Некоторые из старых рабов ворчат, что они сгорбились не от старости, а от ее требований.
— Уже то, что они дожили до этой самой старости, говорит о ее доброжелательности, — сказал я, думая о поместьях, где к рабам относятся хуже, чем к домашним животным. После смерти их кожа не имеет никакой цены, в отличие от кожи быка, например, и большинство хозяев не скупятся на побои; мясо рабов в пищу не годится, поэтому их можно почти не кормить. Даже старый мудрый Катон не слишком был озабочен судьбой рабов; он советовал отбирать из них самых здоровых, а больных и старых не кормить и избавиться от них поскорее.
