полюбить не меньше, чем тебя. Весь твой биографический шлейф он должен будет тоже принять, примириться с ним, чтобы никогда потом не попрекнуть тебя… Такого человека найти труднее, чем ты думаешь. Вот об этом сейчас поразмысли, о будущем.
— Ты так говоришь, словно любить можно десять раз в жизни, — возразила Маша. — А мне вот кажется, что я больше никого никогда не полюблю.
— Ты не ударяйся в амбицию. Знаешь, я думала, как определить, что такое любовь с философской точки зрения, — и любовь, и дружба, и товарищество. И определила. Товарищ — это человек, в общении с которым ты разрешаешь свои производственные противоречия. Друг — это человек, с которым ты разрешаешь целый ряд разных противоречий, кроме интимных, сердечных. А возлюбленный — тот, с кем ты разрешаешь все противоречия своей жизни, все-все, и только тогда это настоящая любовь. Если не все, то это еще не любовь, а подступы к ней, предисловие к ней, ее элемент.
— Вот философ так философ, — с восхищением протянула Маша. — Ты сама додумалась? Молодец! Это похоже на правду. Но все-таки из этого не следует, что любить можно несколько раз в жизни.
— Ты что же, замуж выходила без любви?
— Нет, но я тогда ничего не знала. И не я сама захотела этого, он привел меня к этой мысли. Но ведь он умер…
— А Сергей?
— Я любила его. Но, видно, это было одностороннее чувство. И потом — это была любовь детей. А сейчас, говоря твоим языком, я уже не объект, а субъект, что ли…
— Ты читала «Очарованную душу» Ромена Роллана? — спросила Лида.
— Нет. Я ничего его не читала.
— Как! Да ты совсем темная, отсталая!
Лида схватила с этажерки том в синем переплете и дала Маше:
— Прочитай, и поскорее. Это поможет тебе разобраться в своих обстоятельствах. Там героиня Аннета Ривьер, самостоятельная женщина. Жизнь у нее сложилась очень трудно. Был у нее жених, из того же буржуазного общества, что и она сама. Но она смотрела на вещи шире и по натуре была демократичней. И вот еще до свадьбы они сблизились. Она уже тогда начинала чувствовать, что его политические взгляды и карьера — все это ей чуждо. А особенно семья его. И вот Аннета, уже беременная, заметила, что жених ее слегка охладел. Знаешь, в них пережитков куда больше, чем в нас, — им чем труднее, дороже достается женщина, тем ее ценят больше, как на рынке. А если сама пошла навстречу, значит, цена ей дешевле. Словно самой девушке нельзя и пожелать и влюбиться. И вот, когда она все это заметила, она могла бы, конечно, ускорить свадьбу и родить законного ребенка. Но не захотела. Нашла предлог, отдалилась и стала жить одна, и сына произвела на свет. Наследство отца скоро потеряла, пришлось работать, начались трудности. И все-таки именно она стала счастливой женщиной, а не те законные буржуазные жени, которые до свадьбы притворялись ледышками и всячески нагоняли себе цену.
— Как все-таки это обидно — цена…
— Так вот, вернемся к Аннете Ривьер. Потом, позднее, она полюбила… Ты сама прочитаешь об этом, он так хорошо написал, Роллан! А хныкать о том, что люди плохие и лживые, зря нечего. Надо считаться с реальностью. Роллан не коммунист, но он понимает это. В одной из книг «Жана Кристофа» у него есть такая аллегория: человек несет через реку ребенка, ему тяжело, он устал. Но вот занимается новая заря, их путь завершен, и человек говорит младенцу… Слушай, я прочту!
Она раскрыла книгу и прочитала:
— «Вот мы и пришли! Как тяжело было тебя нести! Кто ты, дитя?
И ответил младенец:
— Я — грядущий день».
Маша обняла подругу за плечи, прижалась щекой к ее смуглой щеке и так сидела неподвижно минуту или две. Нет, судьба благосклонна к Маше, она идет ей на выручку: в такую трудную минуту найти близкого друга, найти человека, которому хочется открыть душу и который не только выслушает и поймет, но и подскажет то, чего ты сама не знаешь!
— Скажи мне, Маша, откровенно: хотела бы ты, чтобы он стал твоим мужем? Согласилась бы ты на такого мужа? — спросила снова Лида.
— Мне пришлось бы его долго перевоспитывать. И если я не справилась бы с этим, мне пришлось бы уйти от него.
— Почему? Ты же любишь его.
— Люблю. Но, видно, не совсем. Во-первых, он очень слаб перед искушениями. Лиза сказала мне, что подобных историй она уже вынесла больше десятка, только ни одна до меня не решилась иметь от него ребенка. Во-вторых, он добрый, но эгоист. Себе он не может отказать ни в чем, а между прочим, сам многого не умеет делать. Он считает, что вовсе и не надо все уметь, надо, чтобы другие делали для тебя то, что не интересно и чего ты сам не умеешь. Это не моя философия. И главное… ты знаешь, откуда пошла вся моя трагедия? Он спросил меня однажды, обнял очень нежно и спросил, кто мне дороже, он или комсомол…
— Думаю, что с таким человеком ты долго не прожила бы. И не тебе его перевоспитывать. Нужен воспитатель покрепче, посильнее тебя.
— Возможно… Я попала в какую-то паутину. Мне так хочется видеть его, так хочется, а умом знаю — он мне не пара.
— Маркизов Семен Григорьич… Ты хотя бы знаешь его биографию? — строго спросила Лида.
— Отец его музыкант, живет где-то на Украине.
— Маркизов… Странно, что я знаю о нем больше, чем ты, хотя и случайно. Он и сам был музыкантом до работы в театре. Служил тапером в баре на Невском. Ты знаешь, что такое бар? Это было во время нэпа. Там он, несомненно, имел широкие возможности изучить «науку любви». От таких мужчин надо держаться подальше, особенно дурехам вроде тебя…
Маша промолчала. Наверно, Лида права.
— Итак, первый подсудимый — это ты. И ты признала себя виновной в поступке легкомысленном, в увлечении человеком, недостаточно тебе известным, недостойным тебя. Смягчающие обстоятельства есть, но они такого интимного характера, что в расчет их принимать трудно. А не принять — несправедливо по отношению к тебе. Ты несешь наказание за свою вину, оно в твоей последующей судьбе, которая не обещает быть легкой и гладкой. Ты хорошо наказана, достаточно, не дай бог никому. А теперь перейдем ко второму подсудимому. Это он. Он поступил с тобой, как поступают многие и многие мужчины, Не видя в этом худого. Я слышала от кого-то довольно пошлое мнение, что, дескать, это закон природы, мужчина по природе многоженец. А твой Семен — что и говорить! Ты можешь стать его женой, но тогда ты возьмешь на себя груз, который с такой готовностью тащит его Лиза. А ты — не Лиза, сколько я тебя знаю. Ты долго не вытерпишь. Итак: он виноват в неуважении к женщинам вообще, в безответственности перед своим будущим ребенком. Может, сообщить в общественные организации его театра?
— Ни в коем случае! — закричала Маша. — Только не это. Я говорю не из жалости, его пускай бы отругали, мне не жаль. Но чтобы там упоминали мое имя, чтобы обо мне говорили, как о покинутой, несчастной женщине… Ни за что! Еще вопрос, кто кого покинул. Он, в сущности, только предупредил меня, не то дождался бы, чтобы я его бросила. Нет, никаких жалоб от меня не будет. Пусть это делают слабые женщины, беспомощные, несчастные. Мирить нас нечего, в любви третий — всегда лишний. А воспитывать его… Кто будет это делать? Лиза говорит, что многие так же поступают, как он…
— Лиза тебе наговорит. Ей лишь бы его обелить. Ты ей больше верь…
— Ну, все равно. Что ж, продолжай свой трибунал, суди дальше.
— Подсудимых больше нет. Есть пострадавший, — продолжала Лида. — Он объявится через шесть- семь месяцев… Если ты это твердо решила.
Маша встала с кушетки и, не обувая туфель, подошла к окну. За окном лежала широкая спокойная река. Маленький закопченный буксир тянул баржу с кирпичом Рыбачья лодка покачивалась на волнах, рыбак тянул из воды какую-то сетку с привязанными к ней кусками пробки и грузилами.
— У каждого человека, кроме общей для всех цели, есть еще своя, соответственно натуре, характеру. Через эту свою он и осуществляет общую цель, работает на резолюцию. Так вот, я убедилась в одном: главное у меня в жизни, главное, что я могу дать людям, — это любить их. Любовь мне все освещает. Это
