— Смотри, начнет твой в стороны на других заглядываться! — предупреждали Мусю бывшие подружки, но она только смеялась в ответ, уверяя, что мужу нравится ее бесформенная полнота.
Маше очень хотелось перебороть этот всеми признанный взгляд, что женщины теряют свою юную красоту, став матерями, и она продолжала следить за собой. Только бессонница сказывалась, печать усталости по-прежнему лежала на лице. Но это пройдет, дайте только выспаться когда-нибудь как следует!
Учебный год закончился благополучно. Маша даже не ожидала, что в весеннюю сессию она сдаст экзамены не ниже, чем на хорошо. Преодолев тяжелую болезнь, Маша как бы переродилась. Она была уже не то суматошное, несколько взбалмошное, несобранное существо, как до Зои. Теперь она ощутила, что в жизни ее перейдена новая важная грань: она стала зрелой женщиной, стала матерью. Из-за интересов Зои она стала рассудительней, расчетливей, стала несколько тверже. И еще в ней созрела какая-то новая гордость: я дала жизнь такому милому новому существу, всеми признанному отличному ребенку. Значит, я чего-то стою. А линия моя в жизни — правильная, новая, и я докажу это всем, кто не верит.
Сергею Маша звонила несколько раз. Но его почему-то не вызывали к телефону, подходила его мать и на вопрос о его здоровье отвечала: «Все по-прежнему». Видно, было ему плохо, если так отвечали. И не разрешали зайти.
С наступлением лета Сергея перевезли на дачу, во Всеволожскую. Маша уехала с семьей в деревню, а к осени стала искать няню. Зою можно было отнимать от груди.
В один из августовских дней Маше позвонили. Незнакомый женский голос спросил студентку Машу Лозу.
— Да, это я, — ответила Маша.
— Жаворонковы просили сообщить — Сережа умер. Завтра похороны в три часа дня. Если хотите проститься, приезжайте на кладбище.
— Умер!
Все ходит в паре — рождение и смерть, смех и слезы, свидание и разлука. Все ходит в паре, добро со злом впересыпочку, — и нечего морщиться и закрывать глаза.
Она приехала на кладбище. Она взглянула на него в последний раз — он совсем высох, словно снова из взрослого превратился в подростка. Он не сдал только одного экзамена в школе следователей, — сил не хватило, отложил на осень. С железным упорством продолжал он трудиться, пока дышал.
Заплаканный младший брат не сводил глаз с Сережи. Маша не сумела сдержаться, она отошла в сторону, вытирая слезы. Нет, лучше уйти, если нет сил успокоить других. И так тяжело, и без нее.
Сережина мать заметила, что Маша сделала шаг в сторону, и подошла к ней.
— Маша, вы были его другом, не забывайте нас! — сказала она сквозь слезы. — Приходите к нам с дочкой. С Зоей. Мы о ней много слышали от Сережи, он часто рассказывал, какая она…
Маша обещала. Сейчас она понимала горе матери, сама стала матерью. Потерять ребенка!
Сережи больше не было. И вспоминая три года их знакомства, их дружбы, размолвки и отчуждения, Маша со страхом чувствовала: это и была она, это была любовь, настоящая, неискоренимая! Какой-то другой человек стал отцом ее ребенка, но он не завоевал все ее помыслы, как завоевал их Сережа, стыдливый, наивный Сережа. Его не забыть, никогда не забыть. Да, он жил мечтой, он был романтик, но как чисты и светлы были его сокровенные желания! Пусть он был наивен, — но он никогда не был смешон, никогда не запятнал высокое звание человека.
Надо жить дальше, потеряв самого верного друга. Что же делать, надо жить, учиться, работать, растить дочку. Надо стараться, чтоб от жизни твоей людям становилось теплее.
С осени у Зои появилась няня — маленькая старушонка, подвижная как мышь. Зоя уже ходила, говорила первые слова.
Теперь Маша взялась за учебу еще злее. Она подолгу сидела в библиотеке. Но не под зеленой лампой в любимом уголке — это место за время ее отсутствия облюбовал какой-то студент-физик. Машу страшно огорчало, что ее место всегда почти занято. Она не хотела сама заговорить с незнакомым человеком, но ей казалось, что он поступает бестактно и недружелюбно по отношению к ней. Тем более, что лицо его и прежде мелькало в этой библиотеке, Маше оно было немного знакомо.
Однажды они пришли одновременно, но Маша успела первой бросить свою тетрадь на любимое место. Заняла! Не умея скрыть торжествующей улыбки, она подняла глаза на незнакомого «агрессора», что, опоздал?
— Любимое мое место! — сказал студент, скорчив комическую гримасу.
— Я на этом месте второй год сижу, — возразила Маша.
— Что-то я вас совсем не видел последние полгода. Вы с какого факультета?
— Историк…
Это не было знакомством, парень даже не назвал себя. Только объяснил, что он приехал с Украины и готовится сдать экзамены за последний курс. Оттого и торчит здесь дни и ночи, пока не начнут свет гасить.
С тех пор они здоровались кивком головы. Студент ввинчивал свой взгляд в книги с такой силой, что, казалось, его хоть краном подымай — не оторвешь от стола. Видно, он умел работать.
Да, действительно, Маша долгое время была оторвана от библиотеки. Зато теперь, когда она перестала кормить дочку, поручила ее няне, — Маша не упускала ни одной минуты. В библиотеку она приходила и в воскресенье, к самому открытию, чтобы занять свое любимое место. Уйти можно было когда угодно, в зависимости от обстановки дома.
К «агрессору» несколько раз подходила молодая женщина. Это была не студентка, она работала в библиографическом отделе и давала справки. «Агрессор» ей явно нравился, она любила постоять, опершись рукой о его стол, поговорить с ним шёпотом. Два или три раза они вышли из библиотеки вдвоем.
Маша почему-то заметила это. Она тоже умела не отвлекаться от книги или конспекта, но помехи были спрятаны где-то в ней самой. Фантазия ее постоянно работала с непрошеной силой, размывая все перегородки и заборы, словно река в половодье. А что, если он подойдет к ней однажды и спросит… Что он может спросить? Ну, спросит хотя бы, как ее зовут и не хочет ли она пойти в кино?
И он изредка поглядывал на Машу. Высокий, плотный, широкоплечий парень, черты лица мелкие, немного жесткие, а глаза черные-пречерные. Он был одессит, как выяснилось позднее, и, при всей собранности и серьезности его характера, в глазах его мелькала иногда задиристая улыбка, словно он спрашивал себя и всех окружающих: «И долго мы еще сможем вести этот благочестивый образ жизни и существовать на одной духовной пище?» Обычно он посматривал так перед тем, как пойти перекусить в буфет.
В один из зимних вечеров он окончил работу раньше обычного и подошел к Маше:
— Скажите, вам сегодня непременно надо сидеть до двенадцати или же допустимо отклонение? Хочу похвастаться: сегодня днем я сдал один из самых трудных экзаменов, притом на пятерку. Приглашаю вас выйти подышать свежим воздухом. Насколько я заметил, вы тоже довольно-таки безжалостны к себе…
Неужели же она не имеет права дать себе маленькую передышку? Совсем одичала без посторонних людей, пожалуй, и говорить разучилась.
— Кажется, я уже достаточно устала, чтобы передохнуть, — ответила она, и оба пошли сдавать книги.
«Агрессор» помог Маше надеть пальто, вышел с ней из библиотеки и заявил:
— Познакомимся как следует, заполним анкету: Воронов Евгений Александрович, год рождения тысяча девятьсот двенадцатый, место рождения Одесса, родители служащие, член ВЛКСМ, разведен, детей нет, выговоров в личном деле тоже нет…
«Такой молодой и уже разведен, — подумала Маша и вдруг вспомнила: — а я-то чем лучше…»
Она «заполнила» свою анкету. Женя внимательно слушал, как она говорила: «не замужем, есть дочка». Выслушал спокойно и заметил:
— Что у тебя есть ребенок, я знаю, только хотел вот услышать, кто — сын или дочка.
«Он видел меня накануне рождения Зои», — догадалась Маша.
— Ничего, что я говорю тебе ты? Мы же оба комсомольцы, — начал Женя и, получив одобрение
