решат, что бедный матрос сошел с ума от переживаний! И, пожалуй, будут недалеки от истины.
Сероватый силуэт Николя поплыл к нему. Мертвый страж тоже протянул руку, и прозрачные пальцы обвили ладонь Влада.
В первый миг парень ничего не ощутил — ни холода, ни какого-либо покалывания… но потом по всему его телу прошла дрожь, в голове будто взорвалась бомба, а перед глазами вспыхнул слепящий ярко- белый свет.
— Что, что происходит?! — то ли закричал, то ли подумал Влад.
Мир завертелся, рассыпался на переливчатые мозаичные осколки, и юноше показалось, будто его засасывает в этот красочный водоворот. Мысли путались, плыли, терялись… и вскоре парень и сам не понимал, кто он, что делает… да и вообще — существует ли он…
…
Отец смотрел на меня осуждающе, почти неприязненно. Впрочем, подобные эмоции как нельзя лучше шли его скуластому, с крупными и резкими чертами, лицу.
— Ну что? — лениво спросил я, развалившись в кресле и забросив ноги на стол. — Так все делают!
— Но ты стал убийцей, — сурово напомнил мой властный родитель. Прямой, как струна, с приглаженными черными волосами, в темно-фиолетовом строгом наряде, он был вылитым колдуном из модных нынче пьес. — Понимаешь? Ты стал убийцей.
Я осклабился в улыбке. Его слова мало трогали меня.
— Это была честная дуэль, — напомнил я насмешливо. — Всего-то.
— Ну, а в чем был смысл? — устало поинтересовался Хуан, приблизившись вплотную ко мне и глядя на меня сверху вниз. Расчерченное тенями, его лицо казалось почти уродливым.
— Смысл дуэли? — я искренне удивился и, потянувшись за бокалом с коньяком, спокойно пояснил: — Этот кретин разозлил меня. Да ты и сам, папа, не ангел, разве нет?
Отец нахмурился:
— Ты слишком многое себе позволяешь, Николя!
— Разве? — я растянул губы в ехидной улыбке. — Ну, пускай так. Но это правда. Ты тоже убивал.
— Потому знаю, что это оставляет шрамы на душе. Мне не хотелось бы, чтобы такие шрамы остались у моего сына.
Я пожал плечами и пригубил коньяк. Напиток обжег мое нёбо и растекся приятным теплом по желудку.
— Никаких шрамов не будет. Это было заурядным событием.
Я говорил нарочито небрежным тоном, хотя понимал, что безбожно вру. Заурядное событие?! Да я никогда не забуду остекленевший взгляд этого юнца, его предсмертный хрип и попытку вынуть из пронзенной груди острие моей шпаги. В тот миг меня затошнило, но сейчас я не хотел демонстрировать собственные чувства отцу. Не хотел подтверждать своим примером его правоту. Черт возьми, он всегда прав, и это невыносимо! … — Что с твоим лицом? — спросил меня Роберт.
Я поморщился и вытер окровавленную скулу.
— Да так… неудачный удар шпагой.
— Неудачный для тебя, но счастливый для твоего соперника? — иронично уточнил мой брат.
Я усмехнулся. Не знаю почему, но Роберт всегда вызывал у меня бОльшую симпатию, чем Жозеф. Грубоватый и примитивный, он, с другой стороны, был ближе и роднее, проще в общении… с ним было легко находить общий язык. Жозеф же всегда оставался чуть отстраненным, холодноватым, надменным, немногословным… не любил тратить время на праздные разговоры… Я никогда не мог его по-настоящему понять.
— Боюсь, может остаться шрам, — заметил Роберт.
— Ну, и ладно, — беспечно отозвался я, нисколько не обеспокоившись. — Шрам может мне даже пойти.
И мы весело расхохотались.
Вот в чем достоинство Роберта — Жозеф на его месте в лучшем случае одарил бы меня кислой улыбкой. … Она смотрела на меня сверху вниз и улыбалась. Я никогда прежде не видел такой улыбки — и никогда ее не забуду.
Никогда… это слово потеряло для меня смысл. Никогда — это если впереди тебя ждет целая жизнь. А моя, похоже, подошла к концу.
— Зачем? — только и спросил я. Мне было больно говорить, дыхание затруднилось. Я хотел выпрямиться и сесть, но силы были на исходе. А Кандида возвышалась надо мной подобно глыбе — и ядовито улыбалась.
— Есть причина, — ответила она своим журчащим и, надо признать, красивым голосом.
— Что ты со мной сделала? — слова давались с большим трудом, комната плыла.
Кандида пожала плечами:
— Не стоило соглашаться пить со мной, малыш.
Я покосился на резной столик, заставленный бокалами и бутылками. Потом перевел взгляд на Кандиду — высокая, подтянутая, в строгом светлом платье в пол, с гладко убранными каштановыми волосами, полными губами и глазами орехового цвета, она была, безусловно, привлекательна… и, безусловно, опасна. Смертоносно опасна, как я понимал теперь.
Воспоминания путались, я начинал терять нить мысли. Образы прошлого перемешались… Откуда эта женщина вообще взялась в моей жизни? Кажется, мы познакомились на сегодняшнем балу… ко мне подошла яркая, хотя и отнюдь не юная, незнакомка… пригласила на белый танец… а потом предложила уединиться… Почему бы и нет? С такой дамочкой явно не придется скучать!
От бокала вина я тоже не отказался — с чего бы? Как оказалось, напрасно: мне стало плохо после первых же глотков… Я не понимал, что со мной происходит, никогда прежде я не испытывал подобной слабости… мелькнула дикая догадка: я умираю! Раньше я не верил, что когда-нибудь умру. Умом понимал, — но не верил. Впрочем, страха я не чувствовал — только бесконечное удивление и недоверие.
— Что я тебе сделал? — только и спросил я.
Кандида нагнулась так низко, что я ощутил слабый аромат ее духов — она душилась чем-то пряно- сахарным, тяжелым…
— Не исполнил своего предназначения, — уголки ее надтреснутых пухлых губ чуть дрогнули.
Я закрыл глаза, веки тяжелели с каждым мгновением…
— Не понимаешь? — жаркий шепот Кандиды раздался над самым моим ухом. — Мальчик, ты мой сын.
— Что?! — я был так ошеломлен, что в тот короткий вопрос вложил последние остатки энергии.
— Сын, мой мальчик, сын… и поэтому я тебя ненавижу! … Карие глаза Дианы пылали ненавистью.
— Ты ничтожество, Хуан! — словно выплюнула она.
Я был согласен с ней. Полностью. Но что я мог сказать — теперь? Я только пожал плечами, беспомощно глядя на нее.
— Что, фантазии не хватает даже на попытку оправдаться?! — презрительно процедила Диана.
Я сглотнул и ответил, отводя взгляд:
— Зачем? Ты права.
Мы стояли возле белой деревянной скамьи в своем любимом парке — еще недавно мы бродили по здешним аллеям, абсолютно счастливые, безмятежные и полные надежд… пока я, собственными руками, не убил ее. Убил не из ревности, не из мести — просто так! Да, да. Я убил женщину, которая значила для меня больше, чем сама жизнь. Почему? Не знаю. У меня нет оправданий. Никаких.
— Ну, скажи хоть что-то! — она почти кричала. — Ты настолько привязан к этой… как ее… Кандиде?! До такой степени, что не в силах сопротивляться ее чарам?!
— Нет! — теперь я был по-настоящему обижен. — Конечно, нет! Я не понимаю, что на меня нашло.
— Как восхитительно! — она издала смешок, хмыкнула и, гордо развернувшись, направилась к
