ладонью по лбу, отчего ее челка вздыбилась.
— О Боже, мама, как ты могла оказаться такой легкомысленной? Эта сказка так же стара, как венерические заболевания. И уж если мы об этом заговорили...
— Кейти, я не хочу выслушивать от тебя проповеди...
— Раз уж мы об этом заговорили, — повторила Кейти с нажимом, — то ты должна была воспользоваться презервативом, разве ты не слышала об этом? Это стандартная процедура для тех, кто ведет беспорядочную половую жизнь. Это же просто, как два пальца... мам, этим набиты все газеты, если ты собираешься спутаться с каким-нибудь Лотарио, который переспал со всеми женщинами в городе...
— Но он не переспал со всеми женщинами в городе! — рассердилась Мэгги. — Кейти, что с тобой? Ты грубишь и нарочито жестока со мной.
— Как, что со мной? — Кейти изумленно прижала руки к груди. — Что со мной! Вот смех-то. Ты и вправду хочешь знать, что со мной, когда передо мной стоит моя собственная мать на пятом месяце беременности от женатого мужика? Да ты только посмотри на себя, — завелась Кейти, — посмотри, как ты изменилась после смерти отца. И как же ты хотела, чтобы я вела себя? Может, ты хотела, чтобы я раздавала сигары и всем рассказывала, что скоро у меня будет новорожденный братишка? — Кейти вскинула голову, и ее лицо исказила ярость. — И нечего надуваться, мама, я никогда не буду считать этого ублюдка своим братом или сестрой! Никогда! — Она отшвырнула грабли в сторону. — Единственное, чему я рада, так это тому, что отец не дожил до такого позора! — И она с ревом бросилась в комнату.
Мэгги скривилась от удара захлопнувшейся двери. Она смотрела на нее, и слезы струились по лицу. Отповедь Кейти гулом отдавалась у нее в голове. Грудь стянуло. Чувство вины отягощалось грузом нечистой совести. Мэгги заслужила каждый из ее упреков. Ведь ожидалось, что она, мать, должна показывать пример безукоризненного поведения, быть достойной подражания.
«А вместо этого, о, что я натворила! О, Кейти, Кейти, прости меня. Ты полностью права! Ну что я могу поделать теперь? Это мой ребенок, и мне надо его вырастить».
С тяжелым сердцем она стояла посередине замусоренного двора и тихо плакала, пытаясь справиться с угрызениями совести и чувством собственной неполноценности. Ибо в этот момент она не знала, как ей, матери, правильней сейчас поступить. Никакие курсы по изучению частных случаев, никакие брошюры для самообразования, которые она прочитала в свое время, не описывали такой ситуации. Вся ирония состояла в том, что это ей, сорокалетней женщине, прочитала лекцию по предохранению от беременности собственная дочь. И это ее родная дочь кричала:
— Что подумают ребята?
Мэгги прикрыла глаза, ожидая, когда ее наконец отпустит тяжелое чувство вины. Но нет, наоборот, ей становилось все тяжелее, и под этим гнетом ей казалось, что она, как стальной кол, вдавливается в землю. Она поняла, что все еще держит гладкую и теплую ручку граблей. Повернувшись с потерянным видом в сторону дома, Мэгги выронила ее из рук, и та упала в траву. Она села на деревянную скамейку в оплетенной зеленью беседке, построенной для нее Эриком. Когда он мастерил ее, Мэгги мечтала, как будет сидеть здесь вечерами и ждать возвращения «Мэри Диар», когда спадет волна, ждать, когда он заглушит мотор и она, прижимаясь к нему бедром, поднимется к дому на фоне разбушевавшегося заката, разлившегося по небу розовым и красным, отчего плоская, как стекло, поверхность воды превратится в вишневый нектар.
Бриз, дующий с озера, становился все холоднее. Парочка белогрудых ржанок пролетела, хлопая крыльями и ругаясь — «чар-вии», «чар-вии», — села на камни, к которым крепились понтоны. Далеко в водах скользил по ветру оранжевый парусник. Мэгги тоже планировала купить парусную лодку, как только обустроится получше. Раньше она мечтала, как они с Эриком пойдут на ней в Чикаго, посмотрят шоу, пообедают в Крикетсах и побродят, держась за руки, по гавани Бьемонто, восхищаясь прибывшими сюда с Великих Озер кораблями и лодкам. Да, она хотела купить яхту, но теперь не хочет. Потому что нет ничего более печального на свете, чем ездить на яхте одной.
В такие минуты она тосковала по Эрику столь сильно, что порою казалось, тоска раздавит ее совсем. Она ужасно хотела быть стойкой, самостоятельной и волевой. Такой она и будет. Но в моменты слабости она отчаянно в нем нуждалась.
Она ужаснулась своим мыслям. Разве один человек может заглянуть в душу другого? Анализируя свои отношения с Эриком, она поняла, что он мог всего лишь развлекаться с ней, не имея ни малейшего намерения развестись со своей красавицей женой. И значит все эти разговоры о том, что она не хочет иметь детей, — ложь? Ведь в результате Нэнси — законная жена — беременна.
Мэгги вздохнула, прикрыла глаза и опустила голову на сложенные руки.
Какое ей теперь дело до того, врал он ей или был честен? Роман окончен. И назад пути нет. Она вырвала его из своей жизни, уйдя под проливным дождем, бросая телефонную трубку, когда он звонил, и попросив ледяным тоном никогда больше не приходить к ней, когда он попытался ее навестить. Но какой позор — она все еще тоскует по нему! Все еще любит. Ей так хочется поверить в то, что все его слова были правдой.
Ржанки улетели, понтонный буек превратился в черное пятно. По дороге наверху проехала машина. Жизнь продолжалась. Ей тоже надо жить.
Она в одиночестве убрала граблями двор и вернулась в дом. Кейти не было. На кухонном столе лежала записка.
«Ушла к бабушке». Без подписи. Без объяснений. И уж, конечно, без стандартного «любящая тебя». Рука, в которой Мэгги держала записку, беспомощно опустилась. «К маме», — устало подумала она. Сунула записку в ящик стола, стянула с себя садовые рукавицы и бросила их туда же. Потом медленно, как лунатик, обошла по периметру кухонный стол, скользя бедром по гладкому краю столешницы, пытаясь оттянуть неизбежное.
В конце концов, она подошла к телефону, стоящему на шкафу около холодильника. Еще одно последнее усилие.
Мэгги вернулась к раковине, вымыла и вытерла руки, С расстояния десяти шагов она изучала телефонный аппарат, как своего противника, прежде чем поднять руку с пистолетом. Не найдя больше никаких предлогов для задержки, она прикрыла дверь холла и села на небольшую белую табуретку.
«Давай, и покончим с этим». Она подняла трубку, набрала номер матери и, прислушиваясь к гудкам, тяжело вздохнула. Мэгги представила себе материнский дом, как всегда, безукоризненно чистый, и свою мать с аккуратной, но старомодной прической, спешащую на кухню.
— Алло, — раздался голос Веры.
— Здравствуй, мама.
Молчание.
— О, это ты.
— Кейти у тебя?
— Кейти? Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Сейчас придет. Она на пути к тебе и очень расстроена.
— Из-за чего? Вы опять поссорились?
— Боюсь, что да.
— И что на этот раз?
— Мама, прости, что говорю тебе это по телефону. Надо было бы зайти и поговорить нормально. — Мэгги выдохнула и прерывающимся голосом сказала: — Я жду ребенка от Эрика Сиверсона.
Ошеломленная тишина. И затем:
— О, Боже милостивый!
Слова слышались приглушенно, потому что Вера прикрыла рот рукой.
— Сегодня утром я сказала об этом Кейти, и она вся в слезах бросилась к тебе.
— О, Боже милосердный, Маргарет! Как ты могла?
— Я знаю, что очень огорчила тебя.
Но Вера уже закусила удила. Железным тоном она осведомилась:
— Надеюсь, ты не собираешься его оставить?
Если бы момент не был напряженным, Мэгги, возможно, заметила бы тот ужас, который испытала от вопроса-приказа матери. Она подавила возмущение и просто ответила:
