— Боюсь, что-либо предпринимать уже поздно.
— Но говорят, что его жена тоже ожидает ребенка.
— Да, это так. Мне придется воспитывать своего ребенка одной.
— Но, надеюсь, хотя бы не здесь! Надеюсь, не здесь, Мэгги?
— Но я здесь живу, — сказала она рассудительно, — и моя работа тоже здесь.
Вера ответила, как и ожидала Мэгги:
— Но как же после этого я смогу смотреть в глаза своим друзьям?
Уставившись на бронзовую ручку комода, Мэгги застыла, охваченная жгучей обидой. Всегда о себе! Только о себе! Неожиданно Вера разразилась потоком резких хлещущих слов:
— Я же говорила тебе. Разве я тебя не предупреждала? А ты и слушать не хотела. Ты продолжала с ним путаться. На виду у всего города. А теперь она к тому же знает, что его жена тоже ждет ребенка! Мне уже стыдно встречаться с людьми на улице. А что будет, когда ты промаршируешь по городу с незаконным ребенком на руках? — И, не дожидаясь ответа, она поспешно продолжила, раскаляясь все больше: — Если уж ты совсем стыд потеряла, то подумала бы хотя бы о нас с отцом. Нам жить в этом городе остаток нашей жизни.
— Мама, я знаю, — слабо ответила Мэгги.
— Мы ведь не сможем поднять глаза на улице.
Мэгги поникла головой.
— Может, хотя бы сейчас твой отец перестанет тебя защищать. Я пыталась заставить его поговорить с тобой прошлой зимой, но он увиливал и делал вид, что не слышит. Я говорила ему: «Рой, девочка путается с Эриком Сиверсоном, и не уверяй меня, что это не так!»
Мэгги униженно молчала, представляя себе, как налилось кровью лицо Веры, как дрожат ее губы.
— Я говорила ему: «Рой, тебе надо поговорить с ней, меня она слушать не хочет». Ну что ж, может, теперь он поймет, когда узнает про этот кошмар.
— Папа уже знает, — спокойно ответила Мэгги.
Вера взорвалась от негодования и обиды.
— Ты сказала ему и ничего не сказала мне! — Мэгги тихо сидела, испытывая чувство мстительного удовлетворения. — Тебе не кажется странным, что дочь делится своими неприятностями не с матерью, а с отцом?! Почему он мне ничего не сказал?
— Потому что я попросила его не говорить. Я считала, что сама должна сказать тебе о ребенке.
Вера фыркнула и саркастически заметила:
— Ну что ж, спасибо за заботу. Я глубоко тронута. Ну мне надо идти. Пришла Кейти. — Она швырнула трубку, не попрощавшись. А Мэгги осталась сидеть, прикрыв глаза и прислонившись головой к холодильнику.
«Не буду плакать, не буду. Но как же удержаться?»
Лучше всего ее охарактеризовал папа — тяжелая женщина.
«А что ты ожидала от нее услышать? Но она моя мать! В такой момент она должна поддержать и ободрить меня. Когда это она тебя поддерживала и подбадривала?» Из трубки, лежавшей на ее коленях, раздавались короткие гудки оборванной связи, но Мэгги не двигалась, борясь с комком в горле и ожидая, когда пройдет спазм и она сможет разреветься. Где-то в самой глубине своего существа она обнаружила источник силы, который помог ей прийти в себя, и яростно швырнула трубку на рычаг. Схватила телефонную книжку и набрала номер «Дор-Каунти эдвокейт». И, когда там ответили, бросила:
— Примите заказ на объявление, пожалуйста.
Поместив объявление в разделе «Нуждаюсь в помощи», Мэгги перемыла всю посуду, сменила белье на четырех постелях, прибрала в трех спальных комнатах, выстирала груду полотенец, подмела веранды, вымыла холодильник, укрепила колышками побитые штормом лилии, приняла две группы новых гостей, ответила на восемь телефонных звонков, съела кусок арбуза, покрасила второй раз часть плетеной обшивки, приняла ванну, переоделась (на этот раз в удобную одежду для беременных, которую до сих пор ото всех прятала) и в четыре сорок пять пополнила вазу в гостиной сладостями — все это в спокойном деловом ритме. Не проронив ни одной слезы. «Я зачала его. Я принимаю ситуацию такой, какая она есть. Я справлюсь. Я буду суперженщиной. О Боже, я это сделаю!».
Она мужественно держалась всю ночь, а Кейти так и не вернулась. На следующий день Мэгги вела свое хозяйство одна. Быстро приготовила ленч (одной рукой раздавая бутерброды с индюшатиной, другой стирая пыль), приняла одних гостей, проводила других, и едва успела перевести дыхание в перерыве между двумя группами. Она совсем измоталась от сурового режима, который сама себе навязала, когда кухонная дверь открылась и вошла Бруки. Мэгги мыла серебряные приборы, склонившись над раковиной. Она как раз держала в руке целый сноп вымытых вилок и ложек, когда Бруки остановилась на пороге и пронзила ее взглядом воинственного самурая.
— Я слышала... — сказала она, — я думала, что можно обратиться к другу.
Все укрепления Мэгги рухнули, как крепость под канонадой. Серебряные ложки и вилки со звоном упали на пол, а сама Мэгги упала в объятия Бруки, рыдая, как пятилетний ребенок, разбивший колено.
— О, Бруки! — стонала она.
Бруки крепко прижимала ее к себе, сочувствуя ей всем сердцем, и Мэгги стало от этого немного легче.
— Почему ты не пришла ко мне? Я так за тебя волновалась. Я думала, это из-за того, что я чем-то тебя обидела. Думала, может, ты недовольна работой Тодда, чего только я не передумала! Мэгги, ты одна с этим не справишься. Разве ты не знала, что можешь на меня рассчитывать?
— О, Бруки! — Мэгги продолжала рыдать, но это уже были слезы облегчения. Она прижималась к Бруки, и плечи ее тряслись. — Я так боялась поделиться этим с кем-нибудь.
— Боялась меня? Ты давно знаешь старушку Бруки?
— Я зз-знаю, — сказала Мэгги, всхлипывая.
— А ведешь себя как маленькая.
— Я дд-достаточно взрослая, чтобы вв-все понимать, а я вв-ведь верила ему. — Мэгги едва могла говорить, слезы душили ее.
— Ну значит, ты ему верила, — повторила Бруки.
— Он сс-сказал, что жж-женится на мне, как только получит раз-раз... — Слова утонули в рыданиях, наполнивших кухню, подобно заунывным завываниям волынки.
Бруки похлопала Мэгги по спине.
— Выскажи все, что у тебя наболело, а потом мы сядем и поговорим с тобой, и тебе станет легче.
— Я никогда, никогда не буду чувствовать себя лучше.
Бруки любила Мэгги и возразила с улыбкой:
— Нет, ты обязательно будешь чувствовать себя лучше. Высморкайся, вытри глаза, а я приготовлю тебе чай со льдом. — Она посадила Мэгги на стул и подала ей две салфетки. — А ну-ка опорожни свои сопелки и вздохни свободно.
Мэгги покорно последовала приказу, пока Бруки наливала воду и исследовала содержимое буфета. Мэгги пила чай с лимоном, и постепенно к ней возвращалось самообладание. Теперь она изливала свои чувства, ничего не опуская, рассказывала о своей боли, разочаровании, своих ошибках. Это был долгий и очень горький монолог.
— Я чувствую себя такой доверчивой легкомысленной дурой, Бруки. Ведь я не только верила ему, я была убеждена, что не смогу больше забеременеть. Когда я об этом рассказала Кейти, она прочитала мне целую лекцию. Мне стало так стыдно, что хотелось умереть. Потом она начала орать, что никогда не будет считать «моего ублюдка» своим братом или сестрой. А потом собралась и уехала к матери. А мать... я даже вспоминать не хочу, как она прошлась по мне. Но, правда, я заслужила все это.
— Ну, кончила? — сухо спросила Бруки. — Теперь я кое-что добавлю. Начнем с того, что я всю жизнь знаю Эрика Сиверсона, он не такой мужик, который может сознательно обманывать женщину. А что касается Кейти, она еще слишком молода, чтобы понять. Понадобится время, чтобы она привыкла к этой мысли. Когда ребенок родится, она изменит свое отношение. Ну а Вера... Воспитывать мать — дело вообще
