Он проверил, не подгорели ли куропатки, допил свой лимонад, накрыл на стол, поинтересовался, как прошла ее рабочая неделя, но за всю трапезу их взгляды пересеклись лишь однажды. Он отвечал холодно и отстраненно, присущее ему чувство юмора, казалось, оставило его навсегда. Еда на его тарелке была почти нетронутой.
— Что случилось? — не выдержала наконец Нэнси.
Он собрал со стола посуду, отнес в мойку и включил воду.
— Ничего, просто плохое настроение. Зима.
«Ну, нет. Это посерьезней, — подумала она и холодный страх прокатился по ее телу. — Это женщина». Ужасная догадка поразила ее как удар молнии. Он начал меняться с того самого дня, когда в городе появилась эта его школьная подружка. Все складывается, его отчужденность, неестественное спокойствие, его стремление избегать физического контакта с ней.
«Сделай же что-нибудь, — приказала себе она, — что-нибудь, что отвратит его от нее».
— Дорогой... — сказала она, вышла из-за стола, подошла к нему сзади и, обхватив руками, продолжила: — Пожалуй, я попрошу, чтобы мою территорию разделили на две части, тогда у меня высвободится еще пара дней для дома.
Это была ложь. Такая мысль даже не приходила ей в голову, но сейчас, чувствуя опасность, она сказала то, что, по ее мнению, он хотел от нее услышать.
Щекой она почувствовала, как перекатываются мускулы на его спине, вторя движениям «ежика» по сковородке.
— Что ты об этом думаешь?
Он продолжал скрести сковородку под струей воды.
— Ну, если ты хочешь...
— А еще я стала подумывать, не завести ли нам ребенка?
Он застыл, как паук, почуявший опасность. Прижатым к его спине ухом Нэнси уловила, как он сглотнул слюну.
— Может, это было бы не так уж плохо.
Эрик выключил воду. Оба замерли в наступившей тишине.
— Чем объяснить такую невероятную перемену?
Ей пришлось лихорадочно импровизировать.
— Я подумала, что поскольку ты зимой не работаешь, то смог бы позаботиться о нем. Даже если я снова начну работать, мы могли бы обойтись без няни по крайней мере полгода.
Она провела рукой по его джинсам и просунула ладонь в их тесную теплоту. Он не двигался, молча вцепившись руками в края мойки.
— Эрик? — прошептала она, нежно сжимая ладонь.
Он резко развернулся и прижал ее к раковине. Вода из крана замочила со спины ее шелковое платье. Его судорожные объятья выдавали отчаянье. И Нэнси поняла, в каком он смятении. Она знала, что с ним — у него нечистая совесть.
Он был груб. Не давая ей ни малейшей возможности сопротивляться, Эрик судорожно сорвал с нее одежду от пояса и ниже, словно боялся, что она — нет, он сам — вот-вот передумает. В углу гостиной стоял диванчик. Эрик швырнул Нэнси на него, не позволив предпринять меры предосторожности, и резко приказал не сопротивляться. Без поцелуев и нежности они совокупились, только так это и можно было назвать.
Когда все кончилось, Нэнси была в бешенстве.
— Отпусти меня! — сказала она.
Они молча разошлись по разным концам дома, чтобы привести себя в порядок.
В полутьме спальни Нэнси застыла перед комодом, тупо уставясь на круглую ручку одного из ящиков.
Чуть позже, вернувшись на кухню Эрик застыл на несколько минут в такой же прострации. Потом вздохнул и взялся за посуду, но все валилось из рук. Он вернулся в гостиную, сел на край стула и, упершись локтями в колени, задумался о своей жизни. Что он пытался доказать, насилуя Нэнси? Было стыдно. Он чувствовал себя извращенцем. Неужто он и вправду хочет от нее ребенка? Может, прямо сейчас войти к ней в спальню и сказать: «Я хочу развода»? А в ответ услышать: «О'кей!..» И сразу, не теряя ни секунды, броситься к своей Мэгги...
Нет. Это исключено. Потому что виноват он, а не жена.
В доме стояла такая тишина, что он слышал, как капает вода из неплотно прикрытого крана на кухне. Он сидел угрюмо и неподвижно, пока взгляд его не наткнулся на разбросанные подушки того самого диванчика, на который он так грубо швырнул Нэнси.
Превозмогая себя, он поднялся, поправил диван и, тяжело ступая, стал подниматься наверх. В дверях спальни он остановился и заглянул в темную глубину комнаты. Нэнси сидела в ногах кровати около сумки с одеждой, которую он сюда принес. Рядом, на полу, стоял ее чемодан. И он подумал, что не стал бы ее винить, если бы она сейчас собрала вещи и ушла из дома.
Эрик помялся в дверях и подошел к жене.
— Прости меня, Нэнси, — сказал он.
Она не двинулась, как будто и не слышала его. Он опустил ладонь на ее голову.
— Мне жаль, что так вышло, — прошептал он.
Продолжая сидеть, она отвернулась и крепко обхватила себя руками.
— Тебе есть о чем сожалеть.
Он снял ладонь с ее головы, и рука тяжелой плетью повисла вдоль тела. Он ждал. Она молчала. Он подыскивал нужные слова, но чувствовал себя пустым сосудом, в котором для нее не осталось ни капли. Постояв еще немного, он вышел из комнаты и уединился внизу.
В понедельник днем он отправился излить душу Майку.
Круглая, как дирижабль, искрящаяся счастьем Барб открыла ему дверь. Но, увидев его угрюмую мину, быстро сказала:
— Он внизу, в гараже. Меняет масло в грузовике.
Майк в промасленной спецовке лежал в яме под пикапом.
— Привет, Майк, — сказал Эрик безрадостно и прикрыл дверь.
— А, это ты, младший братишка!
— Я.
— Подожди минутку, я только солью масло.
Последовало кряхтение, металлический скрежет, а затем плеск струи масла, стекающего в канистру. Вместе со стуком упавших на цементный пол пассатижей появилась голова Майка в красной кепке с развернутым назад козырьком.
— Выбрался побродяжить?
— Угадал. — Эрик натянуто улыбнулся.
— А вид у тебя как у отхлестанного спаниеля, — сообщил Майк, выбрался из ямы и стал вытирать руки тряпкой.
— Мне надо с тобой поговорить.
— Ого! Значит дело серьезное.
— Да, непростое.
— Тогда подожди, я подложу дровишек в печь.
Похожая на бочонок печурка стояла в углу и излучала тепло. Майк приоткрыл скрипящую дверцу топки, сунул в нее пару тополиных поленьев, вернулся к Эрику и перевернул вверх дном зеленое пластиковое ведро.
— Присаживайся, — пригласил он и сел на трал, откинувшись и вытянув ноги. — И рассказывай хоть целый день, я никуда не спешу. Валяй.
Эрик сидел с окаменевшим лицом, уставившись на верстак. Он не знал, с чего начать разговор. Наконец его озабоченный взгляд встретился с глазами Майка.
— Помнишь, как нас наказывал отец, когда мы были малышами, как стегал по заднице?