ценить и любить голубизну слепящего на солнце снега, суровую красоту подернутых инеем голых ветвей деревьев, розоватые тени от красных амбаров, затерянных в белом ландшафте.
Они ехали в южном направлении в сторону Ньюпорт Стейт Парк, вдоль береговой линии залива Роули, туда, откуда гавань виделась как громадный снежный лабиринт, а пляж казался снежным перевалом. Водовороты подо льдом замерзшего озера намыли огромные окна чистого льда, который нарастал тяжелыми выпуклостями и в конце концов проваливался в воду под собственной тяжестью, трескаясь на пластины льдин, плавающих в образовавшихся промоинах. Промоины, в которых собирались златоглазки, крохали и американские гоголи, достигали огромных размеров. От столкновения льдин над заливом стоял легкий звон. Держась ближе к краям промоин, плавали белокрылые турпаны, ныряя в поисках еды под воду. Откуда-то издали доносился фальшивенький йодль «О-оуаоуа-уа-уа». С воды взлетела стая птиц с длинными и тонкими хвостами, которые тащились за ними, как гигантские жала насекомых, — летние жительницы Заполярного круга на отдыхе в Дор-Каунти. Они проехали сумак и кроваво-красную свидину, чьи алые ягоды казались россыпью драгоценностей на снегу, и двинулись дальше, под своды цикуты и сосновых веток, в рощицу желтых берез, усыпанных сережками, где чечетки закатили себе настоящий пир. Они поехали по оленьему следу — изысканной цепи отпечатков — к стойбищу оленей и наткнулись на место, где животных кто-то вспугнул, и они опрометью бросились вдоль крутой дюны, высоко выбрасывая копыта и выбивая на бегу фонтаны белого снега, ложащегося кружевными салфетками на нетронутую снежную гладь.
Они вспугнули стайку голубых соек, которые тут же обругали их пронзительными и неприятными голосами, а древесный дятел долго сопровождал их от одного поворота к другому. А потом они обнаружили место ночевки оленьего стада и ручей, из которого недавно пили норка, мышка и белочка.
Они проехали на затянутый льдом водоем неподалеку от озера Мад, где плотина бобра напоминала неопрятную, встрепанную голову с лихо нахлобученной белой шапкой снега.
Оставив позади лес, они надолго остановились на отвесном берегу над островом Кан, любуясь широким горизонтом, который за плоской далью снега казался тонкой и ровной линией, разорванной башнею далекого маяка. Где-то поблизости под шуршанье скользящего льда занудил свою немелодичную ноту поползень. Дятел долбил сухую березу. Далеко, на южном конце Дор-Каунти лихорадочный темп зимнего порта отмечал начало напряженного делового сезона, но это там, далеко, — здесь же царила тишина. И Эрик вдруг почувствовал, как сокровенная сущность зимы проникла в его душу.
— Я подожду, — спокойно решил он.
— Мне тоже кажется, что надо подождать.
— Мэгги тоже пока не знает, чего же ей хочется.
— Но если ты начнешь с ней все сначала, тебе надо немедленно порвать с Нэнси.
— Я так и сделаю. Обещаю тебе.
— Принято. Тогда едем домой.
Январь набирал силу. Эрик ничего не говорил Нэнси и выдерживал свое обещание не звонить Мэгги, хотя скучал по ней порой до холода в животе. В начале февраля они с Майком поехали на спортивные состязания в Чикаго, где арендовали выставочный стенд, распространяли спортивную литературу, намечали перспективных заказчиков и заключали контракты на следующий рыболовный сезон. Это были долгие и утомительные дни, когда им приходилось так много беседовать с людьми, что першило в горле, выстаивать на ногах до ломоты в суставах, питаться хот-догами из буфета выставочного зала и спать в убогих комнатенках второразрядных гостиниц.
Когда Эрик вернулся в Рыбачью бухту, дом был пуст. Записка от Нэнси сообщала о ее распорядке на неделю. Для связи с внешним миром оставался только телефон. Десятки раз он перебарывал искушение подойти к аппарату, снять трубку и набрать номер Мэгги. Просто для того, чтобы рассказать ей о снеге, о заключенных им контрактах, о своих планах на неделю — о всех тех вещах, которые мужчина обсуждает со своей женой. С трудом, но ему удавалось сдерживаться.
Однажды, отправившись в город за почтой, он увидел Веру Пиерсон. День был ветреный, и та спешила, наклонив голову и прикрывая рот шарфом. Заметив, что кто-то направляется к ней с другой стороны улицы, она быстро взглянула на него и замедлила шаг. Но потом ее лицо замкнулось, она заторопилась и прошла мимо, словно они не были знакомы друг с другом.
На третьей неделе февраля они с Майком посетили водно-спортивное и туристическое шоу в Миннеаполисе. На третий день к стенду подошла очень похожая на Мэгги женщина. Правда, она казалась повыше Мэгги и волосы незнакомки были посветлее, но все же сходство было настолько разительным, что Эрик почувствовал сексуальное возбуждение. Застегнув пуговицу на пальто, он направился к посетительнице.
— Здравствуйте, что вас интересует? Я готов ответить на все ваши вопросы.
— Ничего особенного. Но я бы взяла вашу брошюру для мужа.
— Конечно-конечно. Мы — чартерная фирма Сиверсонов, предлагаем две лодки на Гиллз-Рок в северном Дор-Каунти штата Висконсин.
— Дор-Каунти? Я что-то слышала об этом месте.
— Это к северу от Грин-Бей, на полуострове.
Беседа длилась довольно долго, наконец она вежливо поблагодарила Эрика и попрощалась. Но был момент, когда их взгляды встретились, и, несмотря на то, что они не были знакомы, в них отразилось понимание: не теперь, в другом месте и при других обстоятельствах они бы говорили не о ловле лосося.
Отойдя от стенда, женщина обернулась и улыбнулась ему с тем же выражением карих глаз, как у Мэгги... и та же ямочка на подбородке — сходство преследовало его остаток дня и не давало покоя.
На следующую ночь, выйдя из-под душа и включив телевизор, Эрик присел на край кровати, с мокрыми волосами и полотенцем, туго обмотанным вокруг бедер. Он снял часы с ночной тумбочки — десять тридцать две, — положил их на место и посмотрел на бежевый телефонный аппарат. Интересно, есть ли в Америке хоть одна гостиница, где закупили бы аппараты другого цвета? Он снял трубку и прочитал инструкцию о междугородных звонках. Набрал номер, но передумал и раздраженно бросил трубку на место.
Хорошо зная Эрика, Мэгги догадывалась, что даже такой, по существу, невинный поступок вызовет у него муки совести.
В конце концов, он не выдержал и позвонил. Набрал номер и ждал, чувствуя, как мышцы живота стянулись в тугой узел, словно у боксера на ринге.
Мэгги сняла трубку после третьего гудка.
— Алло?
— Привет.
Молчание. Может, сейчас и ее сердце заходится так же, как мое? И горло перехватило тугой петлей?
— Можешь мне не верить, — сказала она спокойно, — но я знала, что это звонишь ты.
— Почему?
— Сейчас десять тридцать. Я не знаю никого, кто еще мог бы звонить мне так поздно.
— Я поднял тебя с постели?
— Нет. Я разбирала счета по уплате налогов.
— А-а. Может, я тебе мешаю?
— Нет, это все не срочно. Я уже долго вожусь с ними, давно пора отдохнуть от бумаг.
Снова повисло молчание. Потом он спросил:
— Ты сейчас на кухне?
— Да.
Он представил ее себе там, где они сначала поцеловались, а потом любили прямо на полу.
Снова возникло неловкое молчание, из которого, казалось, не было выхода.
— Как у тебя дела? — спросила Мэгги.
— Путанно.
