— Правда, Женька, не ломайся! — поддержала ее Соня.
— Жень, а ты аргентинские песни знаешь? — спросила Лора.
— Да нет, это не мое. Я вообще уже сто лет не пел.
— Ну, так спой на сто первый год! — подначил его Игнат. — Мастерство ведь не пропьешь, даже в Аргентине. А кстати, что там пьют, в Аргентине?
— Все! — улыбнулся Женя. — Ну, сестра, тащи гитару, раз такое дело. Поностальгируем…
Играл он прекрасно. Но пока не пел, и вдруг дивным мягким баритоном запел «Мой костер в тумане светит». Потом еще какие-то романсы. Я заслушалась. Люблю хорошее пение, а он пел по-настоящему.
— Ну все, хорошенького понемножку! — не без смущения отложил он гитару и выпил рюмку.
— Женя, — сказала я, — но почему с такими данными вы не стали певцом? У вас же дивный голос и вы такой музыкальный. Как можно зарывать в землю талант?
Он очень внимательно на меня посмотрел:
— Да я как-то не чувствовал, что это мое…
— И зря! Это ваше! Вы хоть диск записали бы…
— Диск? И кто его стал бы слушать?
— Я! Да и все, кто хоть раз слышал ваше пение.
— Спасибо, Лера! Я чрезвычайно польщен… Может, если б я встретил такую девушку, я и стал бы петь. Но не судьба, значит. Но я хочу спеть еще одну вещь, для вас.
Я ощутила, что Игнат как-то напрягся.
Женя взял гитару и запел почти уже забытую песню, которая когда-то странно меня волновала:
«Ах, какая женщина, мне б такую».
Он пел эту песню просто волшебно, но как мне показалось, вложил в нее что-то глубоко личное и лишнее.
И вдруг я увидела, что губы Игната сжались в ниточку, глаза стали злыми и колючими. Я испугалась и погладила его по руке. Он стряхнул мою руку и вдруг сунул под нос Евгению кукиш. Все оторопели.
— Вот! Видал? Не будет у тебя такой женщины, она моя и точка.
— О, а я, кажется, и в самом деле талантлив, — рассмеялся Женя. — Успокойтесь, как вас… Это всего лишь песня и не самого высокого разбора. Не стоит так горячиться.
— Пошли отсюда! — непререкаемым тоном заявил Игнат и схватил меня за руку.
— Игнат, успокойся.
— Мы сейчас уйдем отсюда и я сразу успокоюсь. Соня, прости, ничего личного.
Я не стала сопротивляться, чтобы не усугублять ситуацию.
На лестнице я попыталась вырвать руку.
— Пусти!
— Дудки!
— Игнат, что ты устроил!
— Я? Ничего. Просто расставил все по своим местам. Пусть этот гаучо поет свои убогие песни кому- нибудь другому. Тоже мне, козел аргентинский! Ему б такую женщину! Хрен ему!
— Игнатик, ты пьяный?
— Нет, милая, если б я был пьяный, я бы так ему харю начистил…
— А ты говорил, что не ревнивый!
— Мало ли что я говорил… Я, оказывается, многого о себе самом не знал и узнал только в связи с тобой. Мне бы кто вчера сказал, что я сбрею бороду, я бы тому в рожу плюнул, а сегодня я несусь сбривать бороду… Тьфу. А завтра надо бриться, тоска какая… Все из-за тебя, Лерка!
— А хочешь, я сама тебя завтра побрею?
— Ты умеешь?
— Умею. Даже опасной бритвой могу…
— Ни фига себе! А хочу! Вот теперь так — желаешь видеть меня бритым, изволь брить!
— Да с удовольствием!
— Лерка, это должно быть дико сексуально, а?
— Вот завтра и выясним.
— Ну, да, а сегодня у нас на повестке дня ямочки, помнишь, ты обещала?
— Конечно, помню, и уже жду не дождусь этой возможности…
— Господи, Лерка, что ты со мной делаешь? Я был такой злющий, прямо бешеный, а побыл с тобой десять минут и уже опять страшно милый, ты согласна?
Утром я действительно с восторгом его побрила.
— Лерка, это супер! У тебя такая легкая рука.
— Только тебе не мешало бы немножко загореть, а то щеки двухцветные…
— Да я же скоро уеду и опять обрасту. Да, если этот аргентинский козел еще прорежется…
— Игнат, ты с ума сошел?
— Когда ты его слушала, у тебя было такое лицо…
— У меня всегда такое лицо, когда я слушаю хорошее пение, и совершенно неважно, мужчина поет или женщина.
— Да, я еще мало тебя знаю и не видел, что отражается на твоей мордахе, когда поют бабы, но зато видел, что на ней отразилось, когда пел козел… И как он на тебя смотрел. Ты, кстати, знаешь, как переводится слово «трагедия» с древнегреческого? «Козлиные песни». Та к что учти…
— Боже, какой ты болтун!
— Нет, я трепетный трепач, ты же сама сказала! Брадобрейка моя любимая, несевильская цирюльница.
Господи, как я люблю его!
Вскоре он уехал. На сей раз обет молчания мы не давали, и он уже из самолета послал мне первую эсэмэску, но предупредил, что на Алтае может запросто попасть в зону, где не только мобильник не ловит, но и Интернет недоступен.
Когда самолет на Барнаул взлетел, я помчалась домой. Игнат предлагал мне жить в его квартире, но я наотрез отказалась. Еще не хватало, я там поселюсь, а туда явится со своим ключом его мамочка… В мою квартиру она, по крайней мере, не вломится.
Через два дня я от тоски уже лезла на стенку. И чтобы не сойти с ума, позвонила Зимятову.
— Саш, скажи, а твое предложение еще в силе?
— Нет, подруга. Зеленцова уже бдит. А что, жених бросил?
— Типун тебе на язык. Просто уехал на съемки, а я вот пораскинула мозгами и пришла к выводу…
— Что дура.
— Именно!
— Ладно, Лера, мне неохота терять такой кадр, я для тебя тут выбил одну должность…
— Должность? — ахнула я.
— Ну да. Будешь у нас сценарист-консультант. В тупиковых ситуациях будешь спасать нас.
— А если их не будет?
— Тебе такое кажется возможным? Да они же возникают на каждом шагу, сама что ли не знаешь! Будешь на зарплате и, между прочим, совсем неплохой, на круг будет выходить примерно так же… Соглашайся!
— Уже! Согласилась! Меня это даже больше устраивает в новой ситуации.
— Слушай, это правда, что ты Рахманного захомутала?
— Саш, боюсь сглазить.
— Понял. Поздравляю. Мировой оператор! Да, кстати, у нас в «Лешачке» уже наметился тупик. Подваливай, подпишешь договор и приступишь к спасению утопающих.
Это и для меня было спасением, чтобы не думать все время об Игнате. От детей сведения поступали
