назначение? И молодец, иди себе с Богом. А внутри академии тебе больше делать нечего.
Эрван хмыкнул.
Обычай обычаем… А Хлыст просто так встреч не назначает. Надо идти, никуда не денешься. Да и деваться неохота… Кто еще подскажет и поможет, если не Хлыст? Вот только минуты лишней здесь торчать не хотелось – ну как эти, из крепости, возьмут да передумают?
Эрван насупился, развернул выпускной листок. Поднёс к глазам, силясь разобрать в полумраке неровные закорючки.
Название судна, гм… «Горностай».
Странное какое-то. Невоенное. Ладно, что там дальше?
«Тип судна – кеч».
Угу. Интересно, с каких пор кечи входят в состав флота? Их на севере и не строят даже… Но допустим. Что ещё?
Так: номер пирса, имя капитана…
Всё вроде чин чином. Или нет?
Эрван поскрёб затылок: а-а, вот оно!
«Выдано – полдень Бренданова дня».
Ну да, почти верно. Про то, что лишний час на плацу продержали, вспоминать не будем.
А вот дальше…
«Явиться на судно по форме один не позднее заката сего дня».
Это как?
Эрван присвистнул. На всякий случай перечитал абзац – медленно, слово за словом.
Да, странно. Очень.
По железному правилу всю Бренданову неделю выпускникам полагалось гулять, пить и веселиться. И не только им. На это время суровый Ключ превращался в большую площадку для карнавалов. Горожане отмечали конец постылой зимы, сезонники наслаждались отдыхом после бешеного аврала. Те и другие, на время забыв о взаимной неприязни, стекались в кабаки и таверны. К ним присоединялись моряки: впервые за полгода старые приятели могли наобщаться вволю. Абордажники зимней эскадры кутили на полную – ещё бы, им предстояло целых полгода тащить гарнизонную лямку. Ошалевший от холодов зимний гарнизон не отставал: всего неделя на то, чтобы пропить небогатое жалованье – и в море!
А ему вдруг – на судно. Сегодня вечером.
Зачем? И ладно бы просто явиться-отметиться… Нет же! Написано, по форме один – с полным снаряжением… Чтобы потом с корабля – ни ногой. Веселье отменялось.
Эрван хмыкнул, пожал плечами. Неприятно, да… Но не смертельно. Жил он без праздников четыре года и не умер как-то! Может, оно и к лучшему – от карцера подальше. А вот неопределённость… настораживала.
Эрван вспомнил глаза Хлыста, когда тот стиснул его руку и пригласил зайти, – внимательные и какие- то… тревожные, что ли? Ладно, чего гадать – там видно будет.
Эрван прикинул: до конца распределения минут двадцать, там ещё то-сё… Целый час делать нечего. А то и больше.
Он прислонился к стене, чтобы не затоптали ненароком, и начал разглядывать остальных. Старшие, украдкой поправляя новую, с иголочки, офицерскую форму, один за другим покидали академию. Куча вещевых мешков быстро уменьшалась.
Эрван перевёл внимательный взгляд на однокурсников. Он видел: что-то в них изменилось, но не сразу понял – что. Ну нервное возбуждение, ясно, но не только… Наконец сообразил: курсанты, как и всегда, разбились на кучки по два-три человека, но состав их был уже другим! Былые связи распадались на глазах, вчерашние друзья-приятели расходились по разным углам коридора. Зато те, кто недолюбливали или не замечали друг друга, сейчас оживлённо беседовали, сведённые вместе распределением. Неудачники, которым досталось служить в одиночку, потерянно бродили меж остальных.
Ну да, разные корабли, разные судьбы…
Занятно. Сами парни ещё не осознавали толком, что происходит: слишком много суеты вокруг, не до мыслей. Потом, наверно, пожалеют, что расстались вот так… а может, и нет. Гм, если дружба кончается вот так, запросто, – была ли она?
Эрван невесело усмехнулся. Он был один. Терять было некого, расставаться не с кем и праздные размышления о дружбе его не касались.
Свой мешок он нашёл быстро. Еле развязал тугой узел, затянутый опытной, но явно чужой рукой. Дотошно осмотрел пожитки. Вроде всё как полагается: дублет свиной кожи – один, холщовые рубахи – две, холщовые же штаны – одни. Фунт ржаного хлеба (вот на кой? – положено!). Ага, ещё сидр (ну, от этого хоть толк есть). Эрван придирчиво взвесил флягу в руке, встряхнул – не издала ни звука. Открыл – под горлышко. Отхлебнул – не разбавлено.
Что ж, хоть академия питомцев не баловала, но в дорогу снаряжала честно. И на том спасибо.
Он оглядел личные вещи – не стянули ли чего?
Удивлённо вскинул брови, не веря глазам.
Клинки были на месте.
Словно опасаясь спугнуть удачу, он не стал разворачивать тряпицу.
Осторожно коснулся эфесов: пальцы сквозь ткань ощутили знакомые выпуклости скрещённых ледорубов – эмблемы горной пехоты.
Вот и приходит их время… Один раз уже выручили – даст Бог, не в последний!
Но сегодня пусть полежат. Так, дальше… Письма с заставы в количестве шести штук. Негусто за четыре года. Хотя… Если прикинуть, скольких трудов стоило едва грамотным солдатам их написать да с оказией отправить с перевала, – не так мало.
Отлично. Всё на месте. А теперь…
Эрван лениво, будто нехотя, огляделся и начал стаскивать парадный дублет. Особого внимания он не привлёк – по меньшей мере десять человек делали то же самое. Никто и не заметил, как Эрван вытащил из-под связки писем истрёпанную тетрадь и пристроил за пазуху.
Потом накрепко затянул мешок, взвалил на плечо для верности и занял очередь в каптёрку.
– Садись.
Хлыст скупым жестом указал на стул.
Эрван замешкался. Не раз за четыре года ему довелось бывать в этом кабинете по разным, как правило неприятным, поводам, но сесть предложили впервые.
– Давай-давай! – Хлыст поморщился. – Неудобно так… разговаривать.
Эрван сел на краешек. Заёрзал, пытаясь устроиться поудобнее. С лёгкой тревогой покосился на Хлыста.
Наставник сидел за массивным столом, обитым темно-зелёной тканью. Руки его неторопливо оглаживали столешницу – Хлыст наблюдал за ними рассеянно, словно те принадлежали кому-то другому. Начинать разговор он, похоже, не спешил.
Эрван ждал.
– Считай, тебе повезло, – наконец произнёс Хлыст. – Не все хотели, чтобы ты сегодня в строю оказался…
Он посмотрел Эрвану в глаза – пытливо и цепко. Продолжил, улыбаясь одними губами:
– А теперь скажи напоследок: сам начал или вынудили? Не врать!
Эрван поёжился. Юлить не имело смысла, дело всё равно сделано. Да и оставаться в академии ему по- любому даже не часы, а минуты…
– И да, и нет. Наверное, мог и стерпеть, но не стал.
Хлыст продолжал улыбаться, и чем дальше, тем меньше Эрвану нравилась эта улыбка.
– Не стал, значит…
Хлыст откинулся на спинку резного кресла. Сцепил худые руки, прищурился.
– А в голову не пришло, что ты из-за дурацкой ссоры чуть жизнь себе не перечеркнул? Гордость заела? Есть лекарство: камера или каменоломни – куда только гордость девается!
Хлыст говорил зло и громко, почти срываясь на крик. Казалось, ещё чуть-чуть – и отвесит оплеуху или
