Храм Джо-Ханг — это святая святых Лхасы. Здесь можно видеть статую из позолоченного сандалового дерева, которая считается изображением принца Сиддхартхи Гаутамы в юности, до того как он стал Буддой.
Эта статуя была привезена из Индии в Китай еще до н. э. Китайский император Тайджунг Тайтсунг преподнес ее дочери в качестве приданого, когда она вышла замуж за короля Тибета Сронг Тсан Гампо. Доверчивые тибетцы рассказывают множество историй о том, как была сделана статуя. Некоторые даже утверждают, что она сотворила себя сама, без участия скульптора, и все уверены, что при случае она может говорить.
Помимо этой статуи в многочисленных помещениях храма стоят несколько сотен других скульптур богов и святых усопших лам. Комнаты, где они находятся, лишены окон и освещаются лампами.
Паломники, расхаживающие гурьбой среди неподвижных фигур, многие из которых изображены в полный рост, являют собой странное зрелище. Издали порой трудно отличить живых людей от деревянных и металлических статуй в монашеских одеяниях. В отличие от того, что я видела в других уголках Тибета, данная коллекция не представляет художественного интереса, и тем не менее все эти спокойные лики со взором, обращенным внутрь, а не на окружающие предметы, производят большое впечатление.
Многочисленные ламы в одеяниях темно-гранатового цвета, наводняющие храм, не обращают особого внимания на своих безмолвных предшественников, чьи статуи их окружают. Все те, кто не занят у алтарей, наблюдают украдкой за шествием паломников, стараясь выделить среди них самых богатых, самых набожных либо самых наивных, от кого можно ждать солидного вознаграждения. Благочестивый глупец, попадающий в руки одного из этих проныр, вынужден лицезреть всяческие диковины, в том числе мощи, которые возлагают ему на голову, выслушивать всевозможные истории, пробовать святую воду из бесчисленных золотых и серебряных кувшинов, и это может продолжаться бесконечно. При виде каждого нового экспоната паломнику, разумеется, приходится выкладывать несколько мелких монет для товарищей своего гида, которые хранят эти вещи, не говоря уж о заключительных чаевых.
Я не была похожа на богатую женщину, но мой простодушный вид, должно быть, привлек хитроумных мошенников; они окружили меня и повели в дальние закоулки храма, показывая множество необычных предметов и оглушая рассказами о невероятных чудесах. Мне казалось, что я снова попала в западный Рим и слушаю речи говорливых зевак.
Как ни странно, меня опять приняли за уроженку Ладака.
Я вертелась вокруг церковной утвари, из которой люди пили святую воду, собираясь улизнуть, так как выпила уже достаточно жидкости, но тут за моей спиной послышался чей-то добродушный голос:
— О! Дайте святой воды этой бедной женщине, которая пришла из Ладака… Из таких дальних краев!.. Как же велика ее вера!..
На сей раз ламы руководствовались не жаждой наживы. Я видела вокруг себя улыбающиеся лица. Один из мужчин взял меня за руку и повел к воде, а другие стали расталкивать верующих, чтобы проложить мне дорогу в толпе. Я смогла еще раз полюбоваться вблизи драгоценными камнями и дорогими украшениями. Серебряный кувшин, отделанный золотом и бирюзой, наклонили к моим рукам, которые я вытянула, как правоверная буддистка, чтобы получить несколько капель освященной жидкости.
«Выпьем же воду и смочим ею голову, — подумала я. — Это мои крестины, и теперь я — жительница Ладака!»
Я правильно поступила, приурочив посещение Лхасы к началу года: в другое время мне не удалось бы увидеть столько диковинных праздников и интересных церемоний.
Смешавшись с нарядно одетой толпой, я смотрела на группы всадников в роскошных костюмах, сшитых по старинной монгольской моде, пехотинцев и кавалеристов в кольчугах, с копьями и щитами, изображавших тибетских воинов былых времен. Я побывала на коротких лошадиных бегах, необузданных, бешеных, веселых и забавных, но, разумеется, они не могли сравниться с теми скачками, что устраивают пастухи в степях. Каждый день происходило какое-нибудь зрелище религиозного или светского характера.
Не раз мне доводилось слушать человека, которого тибетцы считают величайшим ученым своей страны. Он читает проповеди в течение первого месяца года на свежем воздухе, восседая на троне Тсонг- Хапа, под навесом, натянутым для него напротив Джо-Ханга. Его аудитория состоит не из простых людей, как можно было бы подумать из-за того, что он выступает за пределами храма. Лишь монахи имеют право сидеть возле него на земле; все они явились сюда по приказу начальников и таким образом исполняют свой долг. Горе тому, кто заговорит с соседом или сделает какое-нибудь движение; горе неосторожному мирянину, который в порыве религиозного рвения подойдет, чтобы послушать речь величайшего из учителей: трапа, поставленные в качестве надзирателей, немедленно жестоко отстегают беднягу толстыми веревками.
Общепризнанный философ Тибета — невзрачный старец с худым и костистым лицом благородного и высокомерного аскета. Он передвигается мелкими и быстрыми шагами под зонтом из желтой парчи, который трапа держит над его головой, и выражение затаенной скуки на лице свидетельствует о том, что ему надоели зрители и публичные выступления.
Человек, восседающий на троне, лишен того пафоса и страсти, которых мы неизменно ждем от западных проповедников. Он сохраняет учительскую позу, не жестикулирует и говорит не повышая голоса, безучастным тоном, подобно всем буддийским ораторам, в соответствии с учением, которое излагает. Разительный контраст между мудрыми вещами, о которых рассуждает великий философ Тибета, и его обликом, с одной стороны, и невежественной толпой и надзирателями —
Достижения западной цивилизации в Лхасе выражаются в военных парадах. Солдаты с довольными лицами, в форме защитного цвета, следуют за духовым оркестром, играющим — на мой взгляд, весьма недурно — английские народные мелодии, и проходят через весь город, шагая, как правило, не в такт музыке. Они вооружены старыми английскими винтовками, которые все еще весьма ценятся в Центральной Азии. В их распоряжении также несколько артиллерийских орудий, которые перевозят на мулах. Эти приземистые, позеленевшие от времени машины, напоминающие огромных жаб, служат для них развлечением. Они хватаются за орудия по всякому поводу и без оного, чрезвычайно осторожно ставят пушки на землю и гордо возят их взад и вперед по полю, где проходят учения, перед взорами любопытных зевак. Во время маневров одна из пушек выстрелила, убив несколько человек, но и после этого несчастного случая восторженная любовь лхасских солдат к своим орудиям нисколько не убавилась[180]. Впрочем, в этой благословенной стране события такого рода никогда не вызывают особенной грусти. Порой их даже считают счастливым предзнаменованием. В связи с этим я расскажу об одном случае, который произошел, когда я находилась в Лхасе.
Как водится, в первый месяц года тибетское правительство устраивает всевозможные гадания, чтобы узнать, что ожидает государство и особенно его главу Далай-ламу. Одно из этих гаданий заключается в следующем: сначала ставят три шатра и затем в каждый из них помещают какое-нибудь животное или птицу — козу, кролика или петуха с амулетом, освященным Далай-ламой, на шее. Мужчины стреляют по шатрам из ружей, и если хотя бы одно из животных будет убито или ранено, это значит, что страну ожидают большие беды и здоровье или даже жизнь ее государя — в опасности. В таком случае в столицу созывают всех лам из монастырей Сера, Гальден и Депунг, и они в течение двадцати дней читают в Лхасе Священное писание и совершают различные обряды, чтобы предотвратить несчастье.
Когда я была в Лхасе, люди, которым надлежало проделать эту процедуру, выстрелили по шатрам из английских, китайских и тибетских ружей двадцать раз вместо положенных пятнадцати. Ни одно из животных не было задето, и это расценили как прекрасную примету. Однако ствол одной из тибетских винтовок разорвался, тяжело ранив стрелка, который умер на следующий день. Вместо того чтобы скорбеть
