И верно: в облаках появился обнаженный человек неописуемой красоты. Он стоял на алмазной колеснице, запряженной четверкой огненных коней. В правой руке он держал стяг, и на этом стяге было начертано: «Прекраснее бога». И от тела человека – от всей его светящейся плоти – исходили дивные лучи, точно солнце озарившие реку Лис, набережную и деревья, которыми она была обсажена. И деревья эти закачались, стволы их и ветви стали сгибаться, а набережная заколебалась, будто корабль в море, и мириады голосов воскликнули хором:
– Властитель наш, мы взываем к тебе, ибо терпим голод и жажду! Напитай нас, властитель, напои нас!
– Ах, – вскричала жена кузнеца, – ведь это монсеньор Люцифер со всеми своими чертями!
Но вот голоса смолкли, человек подал знак, и вода в реке Лис вдруг поднялась, словно сам господь бог приподнял ее русло. И река стала подобна бушующему морю, только в этом море волны не катились все вместе к берегу, а каждая бурлила в отдельности, и на каждой огнем полыхал пенистый гребень. Вот огненные гребни взметнули ввысь, увлекая за собой воду воронкой, и бедному Сметсе, его жене и подмастерьям почудилось, что перед ними дрожат и колеблются мириады водяных столбов.
Потом все водяные столбы обратились в страшных чудовищ и сразу появились, переплетаясь между собою, нанося друг другу удары и раны, все черти ада – истязатели бедных, грешников, осужденных на вечные муки. Тут были устрашающей величины крабы на трясущихся и скрюченных человечьих ногах: они пожирали тех, кто пресмыкался при жизни. Возле означенных крабов хлопали крыльями страусы, ростом побольше лошади. Под хвостами у них виднелись лавры, скипетр и корона. И за этими хвостами обречены были бегать те, кто в сем мире гонялся за суетными почестями, не радея о добрых делах. Страусы мчались быстрее ветра, грешники преследовали их, стремясь схватить лавры, скипетр и корону, но – тщетно! Страусы завлекали их в предательское вязкое болото, в которое они с позором плюхались. И потом целую вечность грешники барахтались в липкой грязи, в то время как страусы расхаживали по берегу и насмешливо позвякивали своими побрякушками.
Среди страусов резвились целые полчища разноцветных, пестрых, точно бабочки, обезьян. Они распоряжались скрягами-лихоимцами, – евреями и ломбардцами, – которые, чуть войдя в ад, осматривались кругом и, моргая под своими очками, немедля начинали подбирать ржавые гвозди, стоптанные шлепанцы, облезшие пуговицы, грязные тряпки и прочую рухлядь. Потом они торопливо выкапывали яму, зарывали в ней свою добычу и садились неподалеку. Обезьяны, увидев это, прыгали в яму, вытаскивали из нее все сокровища и бросали в огонь. Скупцы плакали и причитали, а обезьяны их били; наконец, скупцы отыскивали более надежный тайник, прятали там новую добычу, обезьяны опять ее находили, опять выбрасывали вон и снова начинали избивать скупцов, и так – целую вечность.
В воздухе, над обезьянами, били крыльями орлы, и на месте клювов у них торчали дула двадцати шести мушкетов, которые все стреляли зараз. Орлы эти назывались царскими, ибо были приставлены к государям-завоевателям, которые слишком сильно любили при жизни гром пушек и шум войны. И теперь, чтобы их потешить, орлы палили каждому из них прямо в уши из двадцати шести мушкетов, и так – целую вечность.
Под боком у страусов, обезьян и орлов извивалась, раскачивалась и вытягивалась огромная змея, покрытая медвежьей шерстью; длинная и толстая сверх всякой меры, она потрясала сотнею тысяч мохнатых рук и в каждой держала по железной алебарде, наточенной остро, как бритва. Змея эта называлась испанской, ибо в аду она без пощады рубила своими алебардами шайки подлых грабителей, которые разоряли нашу страну.
Очень осторожно, опасаясь задеть эту змею, в воздухе порхали крылатые проказники-поросята, у которых вместо хвостиков были ливерные колбаски. Хвостики эти предназначались для вечно алчущих пищи 'чревоугодников, попавших в ад. Поросята подлетали к ним, подносили колбаску к их разинутой пасти, и только лишь те собирались откусить ее, как поросят и след простыл, и так – целую вечность!
Были там и чудовищной величины павлины, которые ужасно кичились своим ослепительным опереньем. Стоило какому-нибудь пустому щеголю, важничавшему в своем нарядном костюме, попасть в их жилище, как павлин подходил к нему и распускал хвост, как будто предлагая гостю вырвать у него перо и украсить им свою шляпу. Но только лишь щеголь протягивал руку за этим пером, как господин павлин пускал ему в лицо струю гнусной вонючей жидкости, которая портила весь его прекрасный наряд. И целую вечность господин щеголь тянул руку за павлиньим пером, и целую вечность получал за это подобное омовение.
Среди всех этих мерзких животных парами бродили кузнечики – самцы и самочки в человеческий рост; она играла на дудочке, он размахивал большой суковатой палкой. Завидев человека, который при жизни из трусости то и дело прыгал от добра к злу, от белого к черному, от огня к воде, однако всегда поклонялся силе, кузнечики тотчас к нему приближались. Она играла на дудочке, а юн, величественно опираясь на свою палку, приказывал: «Прыгай во имя бога!» И человек прыгал. «Прыгай во имя дьявола!» И человек прыгал. «Прыгай во имя Кальвина, во имя католической мессы, во имя козы, во имя капусты!» И бедняга все прыгал, но никогда не мог прыгнуть так высоко, как того требовал кузнечик с палкой, и всякий раз бывал за это пребольно избит. И человек без конца прыгал, и его без конца били, а дудочка без конца играла приятные мелодии, и так – целую вечность.
Чуть подальше, развалясь нагишом на расшитых золотом бархатных и шелковых покрывалах, осыпанные жемчугом и другими драгоценными каменьями, сладострастные и улыбающиеся, пели и играли на множестве прекрасных музыкальных инструментов дьяволицы, которые были красивее первых красавиц Гента, Брюсселя и Брюгге. Они служили наказанием для престарелых распутников, совратителей юности. Лишь только старики появлялись, как женщины начинали манить их к себе любовными речами. Но те не могли к ним приблизиться, и целую вечность бедняги обречены были разглядывать дьяволиц, не имея возможности прикоснуться даже к кончику ногтя на их мизинце. Распутники плакали и жаловались, но все напрасно, и так – века и века.
Были здесь и хитрые маленькие чертенята, бившие в барабаны, обтянутые кожей лицемеров, а маски, которые те при жизни носили на своих лицах, висели на этих же барабанах в виде украшений. И лицемеры эти обречены были слоняться по аду без кожи, без масок, во всем своем уродстве, опозоренные, освистанные, оплеванные, искусанные мерзкими мухами, преследуемые чертенятами, бившими в барабаны, и так – целую вечность.
Стоило поглядеть и на чертей, приставленных к спесивцам! Это были превосходные объемистые бурдюки, надутые ветром и заканчивающиеся носиком со вставленной в него трубкой. Бурдюки эти имели орлиные лапы и две небольшие руки, с пальцами такой длины, что ими можно было обхватить весь бурдюк. Когда спесивец входил в ад, говоря себе: «Я великий, красивый, сильный, могущественный, победоносный, я покорю Люцифера и женюсь на его жене Астарте», бурдюки приближались к нему и, низко кланяясь, спрашивали:
– Сударь, не угодно ли вам будет выслушать по секрету словечко касательно ваших гордых намерений?
– Хорошо, – отвечал тот.
Тогда бурдюки вдвоем вставляли ему в уши трубки, и он уже не мог их вынуть, и бурдюки начинали давить своими длинными пальцами себе на живот, чтобы сильный ветер оттуда подул ему в голову, и голова его от этого раздувалась все больше и больше, и вот господин спесивец уже поднялся в воздух и должен целую вечность мотаться, толкаясь головой в потолок преисподней и все время болтая ногами, чтобы спуститься вниз, но – безуспешно.
Занятными чертями были и подвижные, как ртуть, мартышки, которые без устали прыгали, скакали, носились взад и вперед. Эти черти подбегали к ленивцам, которых они наказывали, и протягивали им то лопату, чтобы вскопать ею землю, то оружие, чтобы начистить его до блеска, то дерево, чтобы обрезать его, или же книгу, чтобы, прочитав, поразмыслить над нею. Получив такую работу, ленивец говорил:
– Сделаю завтра!
И погружался в мечты, потягиваясь и зевая. Мартышка тотчас же совала ему в разинутый рот губку, смоченную в настое ревеня, и, хихикая, говорила:
– Это тебе на сегодня, работай, лодырь, работай!
И в то время, как ленивца рвало, черт вертел им во все стороны, тряс его и не давал ему ни минуты покоя, как слепень коню, и так – целую вечность.
