Не дожидаясь ответа, обаятельно улыбнулся и свалился на пол среди лужиц виски.
— Вдрызг пьян, — равнодушно сказал хозяин; — Он здесь с полуночи до позднего вечера пьянствовал с двумя приятелями. Они приехали вчера утром и, по-моему, пили, не переставая.
— Отвратительно, — сказал Легионер. — А что… э… с его друзьями?
— Уехали. Сели в джип и укатили без него. Он с тех пор не просыхает.
Мы все мрачно уставились на американца. Он лежал, фыркая, как морж, но, видимо, слитная сила нашего неодобрения дошла до его одурманенного мозга. Он открыл глаза. Они покраснели и выглядели жутко. Очень медленно, с неимоверным достоинством, поднялся и застучал по стойке.
— Хозяин! Черт возьми, где шотландское, которое я заказал?
Хозяин пожал плечами.
— Что я вам говорил? Американцы, наверное, все алкоголики.
— Отвратительно, — снова сказал Легионер.
Мы с серьезным видом лицемерно согласились. Американец, пошатываясь, пошел к Барселоне.
— Знаешь, что, Мак? У тебя гнусная рожа… напоминает фрицевскую. Знаешь, что? Ты похож на паршивого фрица.
Он громко загоготал, повалился на пол, перевернулся на спину и затянул песню «Мой старый дом в Кентукки». Хозяин жестом пригласил нас к стойке.
— Я не удивлюсь, если у него белая горячка. Он военный корреспондент. Это самая пьющая публика.
— Однако, — хозяин злобно засмеялся, — корреспонденции начнет он писать не скоро. После первых двух бутылок виски разбил свою пишущую машинку. Сказал, что она не может писать без опечаток, надо же! Машинка не может писать без опечаток… А машинки ведь денег стоят. Я хотел собрать ее, но он здоровенный тип, разнес машинку вдребезги.
Тип был действительно здоровенный. Почти такой же, как Малыш. Лично я не хотел бы связываться с ним и заискивающе улыбнулся, когда он сел и махнул нам рукой.
— Выпей стаканчик, приятель! Выпей десять стаканчиков! За мой счет… Слушай, Мак, ты знаешь, кто я? — Он повернулся к Старику. — Не выдаю никаких секретов, заметь, но человек я очень значительный… чертовски значительный, вот и все, и мне нужно быть в Париже до того, как эта гнусная война кончится… Спрашивал кто-нибудь тебя, приятель, трудно ли умирать? — Он скосил красные глаза в мою сторону. Я, как зачарованный, покачал головой. — Так вот, я тебе скажу, потому что много думал над этим в последние дни и, кажется, нашел ответ. — Он доверительно подался вперед. — Ответ простой: нет. Нет, и все тут. Что скажешь? Жить гораздо трудней, чем умереть, приходило тебе это в голову? Уверен, что нет. Я единственный мыслящий человек в этой чертовой компании… Эй, ты! Здоровяк!
Он назойливо поманил к себе Малыша. Малыш воззрился на него, потрогал револьвер и явно подумал, не треснуть ли по башке надоедливого янки, чтобы покончить с этой историей.
— Иди сюда, скажу один секрет… Кроме шуток! Я сразу узнаю алабамца; не вздумай говорить, что ты не из Алабамы, потому что не поверю, черт возьми, ни единому слову… иди сюда, доверю тебе одну тайну.
Малыш, держа руки в карманах, сделал несколько шагов к нему.
— Ел когда-нибудь негра на обед? — спросил американец. — Держу пари, да, старый ненавистник негров! Теперь слушай меня, скажу, где крепкое пойло. — Понизил голос до громкого, сурового шепота. — За стойкой, третья полка слева от зеркала.
Малыш подскочил, как ужаленный, перескочил через стойку и провел громадной лапищей по бутылкам на третьей полке.
— Виски! — заорал он так, словно нашел золотую жилу. — Достаточно, чтобы пустить в плавание линкор!
— Забудь ты о выпивке, — пробурчал Порта. — Как насчет еды?
У подножия лестницы появились две недовольные женщины. Хозяин поманил их и указал на кухню.
— Туда. — И обратился к Порте. — Иди, скажи, что тебе нужно.
Порта тут же бросился туда, после недолгого колебания последовал за ним и я: мне было любопытно понаблюдать за приготовлением знаменитого буйабеса[57], о котором он постоянно говорил.
— Покажи, что у тебя есть, — лаконично сказал Порта.
Хозяин лучезарно улыбнулся.
— Лобстеры, — заговорил он. — Несколько банок. Я купил их, — он неопределенно махнул пухлой рукой, — у американцев. Мы ждали янки с самого начала войны, а что они теперь здесь делают? Напиваются до бесчувствия в каждом городе и деревне от Кана до Парижа. Вы называете это войной? Я называю это…
Как он это называл, мы так и не узнали, потому что его прервал дикий вопль от стойки и звон разбиваемого стекла.
— Mille diables![58] — Хозяин схватил с кухонного стола резиновую дубинку и занес ее над головой. — Все вы, солдаты, одинаковы! Только и знаете, что пить и драться.
Мы бросились в другую комнату, оставив Порту, работавшего консервным ножом. Малыш и Хайде сцепились в жестокой схватке. Старик отрешенно пил в углу виски. Барселона с американцем сидели на полу, подбадривая их возгласами. Легионер, как обычно, оставался безучастным. Двух точных ударов резиновой дубинкой между глаз оказалось достаточно, чтобы разнять дерущихся. Они повалились без чувств, и зрители громко зааплодировали.
— Отлично, — с восхищением сказал я. — Но от Малыша, когда он очнется, лучше держаться подальше.
— Merde![59] — сказал хозяин и бесстрастно пошел обратно на кухню, я последовал за ним.
Порта в поварском колпаке и мясницком фартуке поднял взгляд и махнул нам рукой.
— Что там такое?
Хозяин выпалил что-то по-французски, мы с Портой недоуменно переглянулись.
— Видимо, ты не говоришь по-немецки? — небрежно спросил Порта. — Я французским владею неважно:
— Как? — Хозяин с внезапной подозрительностью взглянул на него. — Давно ты в Легионе?
— Года два, но способностей к языкам у меня нет. Кроме того, мы держимся со своими. Нет таких, чтобы говорили на чужом языке хорошо.
— Да, верно, легион называется Иностранным, — согласился хозяин. — Но все-таки странно как-то…
— Очень странно, — оживленно согласился Порта, — только не отвлекайте меня этими разговорами. Меня гораздо больше занимает приготовление буйабеса. Овощей, пожалуйста!
Хозяин стал рассеянно подавать их мне. Помидоры, морковку, лук, картошку. Я передавал их Порте, явно наслаждавшемуся своей новой ролью повара.
— Мне понадобятся еще тимьян с лавровым листом. И лимон с петрушкой, если есть.
Хозяин, я и две недовольные женщины носились по кухне, доставали и подносили, резали и чистили, Порта с удовольствием смешивал все это в большой кастрюле и пел какую-то песню на иностранном языке во весь свой немелодичный голос.
— Это песня венгерских моряков, — сказал он, видя у нас полное отсутствие восторга. — Венгры очень любят буйабес. У них я и узнал рецепт несколько лет назад.
— Ну и какое отношение эта чертова моряцкая песня имеет к тому, что мы здесь делаем? — сварливо отозвался я.
Я оцарапал большой палец о терку для мускатных орехов, обрезал другой разделочным ножом и уже начинал ненавидеть свою роль прислуги.
Пять минут спустя хозяин нашел нужным разделить нас резиновой дубинкой.
— Господа, прошу вас! Не лучше ли продолжать заниматься буйабесом?
— Ты совершенно прав, — ответил Порта. — Это дело чрезвычайной важности. Оно требует покоя,
