Уничтожить Париж

случится что-то, что вызовет у вас беспокойство, свяжитесь со мной на этой же волне и сообщите. Я буду постоянно на месте, но вам лучше поскорей закончить связь, пока нами не особенно заинтересовался противник. По прошествии двух часов постарайтесь вернуться на базу и доставить пациента в госпиталь как можно быстрее. Желаю удачи — и ни в коем случае не «анестезируйте» его больше!

Легионер снял наушники. Успокаивающий голос врача больше не слышался, и мы с мумифицированным Хайде чувствовали себя одинокими и беспомощными. Уложили его как можно удобнее, замаскировали танк и сидели в напряжении с оружием наготове. Хайде постепенно пришел в сознание, лицо его было бледным, осунувшимся, пульс едва ощущался.

— Я при смерти? — негромко спросил он.

— Увы, нет, — ободряюще ответил Порта. — Раз ты пережил это кромсанье, сможешь пережить что угодно… Смотри, что мы у тебя вырезали!

Хайде взглянул и снова лишился сознания. Барселона повернулся и прижал палец к губам.

— На дороге колонна машин противника.

Еле-еле укрывшись за деревьями, мы наблюдали за процессией бронеавтомобилей, забитых американскими пехотинцами. И тут три «джабо» спустились с неба так низко, что видны были бомбы под их фюзеляжами.

— Заметят нас — все будем при смерти, — проворчал Порта.

Колонна проехала, «джабо» улетели. В течение часа мы оставались в покое, потом нас снова потревожили машины противника. Мы издали заметили два «шермана»[62] с белыми звездами впереди колонны джипов и бронеавтомобилей. Когда они проезжали мимо нас, экипажи их высовывались из башен, пели, кричали, не подозревая, что находятся в опасной близости от нашей тяжелой «пантеры», вполне способной, будь мы агрессивно настроены, раздавить их гусеницами, как яйца[63].

— Почему мы не ударили по ним? — спросил Малыш, почти всегда настроенный агрессивно. — Иду на спор, у них во ртах было полно золотых зубов.

— Не стоило рисковать, — ответил Порта. — Их было слишком много.

Малыш раздраженно посмотрел вслед скрывающейся вдали колонне. Два часа истекли, настало время превращать «пантеру» в санитарный автомобиль для Хайде. Мы выбросили переднее сиденье и с громадным трудом, с кряхтеньем просунули находившегося в полубессознательном состоянии пациента в люк.

— Кончай ныть! — рявкнул Порта. — Ты больше не больной, тот гнилой кусок мы выбросили. Поднимаешь шум попусту, так что заткнись!

Мы избегали главной дороги — там было слишком много движения — и ехали по изматывающей боковой, которой американцы предпочитали не пользоваться.

Незадолго до полуночи мы приехали на базу, и Хайде тут же отправили в полевой госпиталь. Остальных вызвали к врачу, и мы выслушали длинную лекцию о том, чего недоставало в нашей аптечке. Обнаружилось, что там не оказалось не только йода, но еще жизненно необходимого рулона клейкого пластыря и двух зажимов.

— А вдруг мы зашили их в живот Юлиусу? — задался вопросом Барселона.

Этого мы так и не узнали.

6

Некий Робино, участник Сопротивления из Порт-ан-Бессена, имел несчастье попасть в лапы полевой жандармерии, и жандармы тут же подвергли его особым, предназначавшимся для таких, как он, пыткам. Его били, прижигали, чуть не утопили; сломали в нескольких местах руки и заставили вылизать собственную рвоту. В конце концов он признался, что задания ему давал доктор Сюстендаль из Люк-сюр- Мера.

Доктора вызвали для того, что смягченно именовалось «допросом». Сперва он с горячностью отрицал все обвинения в свой адрес, что доставляло огромную радость допрашивающему: чем дольше подозреваемый держался, тем было интереснее. Его подвергли тому же обращению, что и Робино, но доктор все же продолжал держаться. Наконец жандармы решили устроить ему очную ставку с избитой, почти неузнаваемой оболочкой Робино и судить о виновности Сюстендаля по его реакциям.

Обе жертвы были сведены лицом к лицу. Доктор сперва оставался бесстрастным: ежившийся от страха субъект с распухшим, как полная луна, лицом, с беззубыми деснами, с отвисшей челюстью, с бессильно болтавшимися руками и покрытым струпьями телом нисколько не походил на человека, которого он знал как Робино. Тот был гордым молодым парнем на пороге жизни, стройным, плечистым, не гнувшим колени ни перед кем. К сожалению, злополучный Робино узнал доктора. Упал, всхлипывая, ему в ноги и попросил прощения слабым, как у ребенка, голосом. И тут доктор «сломался». Вытерпеть пытки он мог, но осознание, что эта развалина — не кто иной, как непокорный несколько недель назад Робино, оказалось невыносимым. Он признался во всем и был поэтому приговорен к смерти.

На другой день Робино подтвердил свое право называться человеком, сумев повеситься в камере.

ПОТЕРЯННЫЙ ПУЛЕМЕТ

Нашу боевую группу во главе с обер-лейтенантом Лёве разместили на постой в большом доме у въезда в деревню. Дом принадлежал старой супружеской паре, едва способной понять, что идет война, и почти наверняка не представлявшей, какая. За все время оккупации у них лишь раз находился на постое немецкий офицер — старой школы, до сих пор веривший, что служит своему кайзеру. Перед отъездом он устроил превосходный званый обед для всех видных людей деревни, военных и штатских, где самым видным персонажем был аристократичный фон Хольцендорф, презрительно называвший Гитлера «этот маленький богемский ефрейтор».

Поэтому в представлении мсье и мадам Шомон немецкие офицеры представляли собой породу сверхчеловеков, обладавших блестящей утонченностью, изысканными манерами, экстравагантными вкусами и великолепными связями. Стоило видеть их замешательство при встрече с обер-лейтенантом Лёве. Возможно ли, что это грубого вида существо в грязном мундире и пыльных сапогах — настоящий прусский офицер? По выражению их лиц я понял, что они питали на этот счет сильные сомнения.

Лёве отрывисто козырнул и сказал Шомонам, что их дом реквизирован.

— Прошу прощения? — негодующие спросил старик.

Лёве приподнял бровь.

— Я сказал, что дом реквизирован для нужд армии. Извините, если это причиняет вам беспокойство, но ведь идет война.

Мсье Шомон с возмущением встал и, вытянув руки в стороны, загородил дверной проем.

— Прошу вас предъявить ордер на реквизицию.

Лёве уставился на него в холодном изумлении. Позади меня кто-то хихикнул, а позади мсье Шомона его жена широко раскрыла глаза в ужасе и удивлении при виде Порты с его единственным зубом и жуликоватой физиономией.

— Это возмутительно! — заявила она, а потом увидела стоявшего на дорожке Малыша с телефонными проводами и оборудованием, и мне показалось, что она на грани обморока.

Конечно же, Малыш не представлял собой утешительного зрелища для старой дамы.

— Это что такое? — спросила она, указав на него.

Лёве резко оглянулся.

— Один из моих солдат, выполняющий приказание, — лаконично ответил он. — Повторяю, мадам, я