Богом, я люблю тебя! Сама не знаю, почему. Когда мне было двенадцать лет, меня изнасиловал какой-то мужчина. В пятнадцать мне это стало нравиться. Теперь это меня больше не интересует. Мы будем любить друг друга, как двое людей, достаточно опытных, чтобы считать своих собратьев свиньями, пока не доказано обратное. Мы знаем, что жизнь — это сплошной гнусный карнавал, и для него нужна только хорошая маска. Альфред, я буду ждать тебя, даже если на это уйдет тридцать лет! Недалек день, когда мы пробудимся от этого кошмара. Тогда продадим мой кабак и уедем туда, где сможем открыть приличное заведение с девочками, шнапсом и пивом!
Легионер засмеялся.
— Куда же? В Тибет?
Дора покачала головой.
— Нет, в Бразилию. У меня там сестра, она содержит бордель. Место для нас подходящее. Ни охотников за головами. Ни гестапо. У тебя есть право жить, как хочется.
Лотте, маленькая медсестра, учившаяся в школе «Юнгмедель»[110] , прошла, приплясывая, вдоль платформы и прикрепила еловую ветвь к двери одного из вагонов. Она видела это в кино, в одном из военных фильмов. Утерла глаза уголком платочка. И это она видела в кино. Потом поцеловала в щеку ближайшего солдата. И запрокинув голову, словно валькирия, воскликнула с деланным восторгом:
— Мой герой, мой незнакомый герой! Благодарю, что ты сражаешься за немецких женщин и даешь нам чувство безопасности от советских чудовищ!
Солдат, пехотинец с лисьей мордочкой, громко испортил воздух и заорал:
— Пошла к черту, офицерская подстилка!
Щеки Лотте покраснели.
— Свинья! — прошипела она. — Я добьюсь, чтобы тебя отправили на Восток!
Ответом был громкий смех стоявших поблизости солдат. Пехотинец шлепнул ее по заду.
— Спеши домой, готовься к встрече победителей. Они приближаются!
Лотте, скрипя зубами, пошла обратно. Сорвала еловую ветвь с вагонной двери и, миновав три вагона, прикрепила к четвертому, сочтя этих солдат более достойными своей ветви. Что-то сказала унтеру из полиции вермахта, тот пожал плечами и оттолкнул ее.
Появилась целая семья, провожавшая семнадцатилетнего парня, он был призван и отправлялся в учебный батальон в Польше.
— Будь гордым и смелым! — воскликнул его отец, государственный советник. — Ты должен быть гордостью семьи!
— Будем ждать от тебя письма в ближайшее время, племянник, — проскулил седовласый человек в допотопном мундире прошлого века с погонами оберста, — в котором ты сообщишь нам, что фюрер наградил тебя Железным крестом.
— Пришли как можно скорее свою фотографию в мундире, — пропищала мать, смахивая предательскую слезу.
Отец укоризненно взглянул на нее в монокль.
— Немецкие женщины не плачут, Луиза! Мы, немцы, гордая нация.
Священник с белым накрахмаленным воротничком, со смешной шляпой «дерби»[111] на голове, обнял мать за плечи и елейно сказал:
— Как, должно быть, замечательно отправлять сына на поле битвы сражаться с врагами-варварами, грозящими опустошить наше отечество!
Одетый в коричневый мундир член семьи взглянул на него.
— Как понять ваши слова, что враги грозят опустошить наше отечество? Разве фюрер не объяснил, что нужно выровнять линию фронта?
Негромко, чтобы этот партийный функционер не услышал, стоявший у окна в соседнем купе унтер пробормотал:
— Будем выравнивать линию фронта, пока не прижмемся спинами к рейхсканцелярии.
Священник нервозно захлопал глазами. Провел пальцем под накрахмаленным воротничком. Кадык его заходил вверх-вниз. Он заискивающе взглянул на функционера.
— Районный руководитель, видимо, не понял меня. Я имел в виду, что наши враги опустошают Украину, она, по словам фюрера, тоже наше отечество.
— Где и когда сказал это фюрер?
Священник взглянул на него.
— Фюрер много раз говорил, и министр пропаганды часто писал в «Фёлькишер беобахтер», что великий немецкий Рейх будет простираться до Кавказских гор, а там сейчас находятся наши враги.
Районный руководитель пренебрежительно взглянул на священника, который склонил голову набок и сложил руки на животе.
— В таком случае, герр священник, вам было бы неплохо совершить путешествие на восток. Там вы могли бы помочь нашим героям изгнать врага из пределов великого немецкого Рейха.
Увидев, как тот в ужасе сжался, функционер засиял от радости.
Вдоль поезда почти украдкой шел какой-то мрачный человек.
Увидев, кто это, Бауэр восторженно заржал. То был Эвальд, сводник из заведения Доры, в солдатской робе. Два дня назад он, как много раз до того, вошел в небольшую серую дверь, ведущую в управление гестапо на Карл-Мук-платц. После долгого ожидания человек в черном мундире СС привел его в кабинет Билерта.
Билерт принял посетителя, сидя на краю стола, и взял густо исписанные бумаги, которые, как всегда, принес ему Эвальд.
— Много тут лжи и наветов?
— Нет совершенно, герр бригадефюрер, все правда[112].
— «Герр» можно опускать. У нас достаточно обращения «бригадефюрер»[113]. Заруби это на своем носу, крыса, — прорычал Билерт.
Он бранился, грозил, орал, но Эвальд все равно не понимал ни слова.
В конце концов Билерт достал листок белой бумаги. Посередине его проходила красная черта. Сунул листок под нос Эвальду.
— Вот твое направление в штрафной полевой полк. Когда-то ты пробыл солдатом полтора месяца, так ведь?
— Так точно, бригадефюрер, — проревел Эвальд и щелкнул каблуками, как его учили на плацу в Графенвёре. И одна только мысль вызывала бегающие по спине мурашки. Тогда он говорил, что лучше тюрьма, чем пехотная казарма. Каким счастьем было, когда выяснилось, что он отбывал срок за «корыстные преступления». Во время «рагнарока мобилизации» его призвали из-за канцелярской ошибки, о которой вермахт «глубоко сожалел». Его быстро демобилизовали, и он жил в вихре удовольствий в преступном мире Гамбурга. Но теперь в вермахте стали уже не такими привередливыми. Теперь на фронте годились все, даже типы вроде Эвальда. Существовала целая армия штрафных полков, готовая принять мелкого уголовника.
Подавшись к нему, Билерт прошептал:
— Но, мой маленький друг, есть еще иная возможность!
Лицо Эвальда озарилось надеждой. Он уже чувствовал себя спасшимся от самой жуткой участи. Он купил избавление от тюрьмы, став доносчиком. По его наветам немало людей оказалось в сетях гестапо. Собственно говоря, Пауль Билерт мог благодарить Эвальда за то, что стал бригадефюрером, потому что неожиданно для себя Эвальд вышел на след кое-чего весьма значительного.
— Я сделаю все, что потребуете, бригадефюрер, — промямлил Эвальд, заискивающе глядя на Билерта.
Билерт злорадно улыбнулся.
— Я от тебя ничего не требую. У тебя есть выбор: идти в штрафной батальон или предстать перед трибуналом как антиобщественный элемент!
Эвальд перевел дух.
— Трибунал! — простонал он. — Но за что? Я ничего не сделал. Я никогда не связывался с
