политикой.
— Вот как? — ответил Билерт, указав на бумаги, лежащие на письменном столе. — Может, это связано только с талонами на масло и кофе? Нет, дорогой друг, ты по горло увяз в политической трясине. — Повернулся к двери и крикнул: — Гайге, Потц!
Вошли двое здоровенных людей в черных мундирах.
— Отправьте эту тварь в трибунал, — прошипел Билерт и указал на Эвальда, стоявшего с клацающими зубами посреди комнаты. Он шатался так, что казалось, вот-вот упадет.
Здоровенные эсэсовцы подошли к Эвальду, взяли его за руки, и один сказал с леденящим дружелюбием:
— Пошли, малыш.
— Нет, нет, — закричал Эвальд, — вы не можете так поступить со мной, бригадефюрер. Я всегда послушно исполнял все, что вы требовали. Я буду делать все, что захотите!
Билерт засмеялся.
— Я ничего не хочу от тебя, мразь. Хочу только больше не иметь удовольствия видеть твою гнусную рожу.
Эвальд завопил, как одержимый. Он, никогда не жалевший других, теперь сам попал в переплет. У него хватило дурости упомянуть Дору в предыдущем доносе, а Билерт был ее покровителем.
— Принесите ему мундир, и он отправится на фронт с первым же транспортом.
Вот почему Эвальд в форме без погон и эмблем на петлицах шел, крадучись, вдоль поезда. Билерт не удовольствовался просто отправкой его в штрафной полк, он отправил его в штрафной учебный батальон № 919 в Брест-Литовск.
Если б Эвальд догадывался, что его ждет, то, наверно, сразу же удрал бы и скрывался в Гамбурге. У него было больше возможностей уцелеть в положении дезертира, чем солдата самого печально известного подразделения в вермахте. Новичков там всегда встречал штабс-фельдфебель Нойринг и говорил:
— Небось, думаете, у вас есть возможность спасти шкуру здесь, в девятьсот девятнадцатом батальоне, но ошибаетесь. В одиннадцать пятьдесят пять вы получите в соответствии с уставом пулю в затылок.
По платформе носились полицейские вермахта с поблескивающими на груди жестяными значками. Выкрикивали угрозы многочисленным солдатам, которых никак не могли загнать в вагоны.
Легионер обнял Дору и прижал к себе.
— Bon, Дора, мне пора. Эта война не может кончиться благополучно без капрала Второго полка Иностранного легиона Альфреда Кальба. Что, если Гитлер одержит победу? Тогда нам несладко придется.
Дора прижалась к Легионеру. Ее большой бюст закрыл его узкую грудь. Нашла губами его губы. И держала его так, словно не хотела отпускать.
— Альфред, — прошептала она. — Ты вернешься!
То был не вопрос. То была молитва. Крик, чуть ли не повеление Богу. Легионер не должен был погибнуть, пасть за нелепое дело.
Он кивнул и выдавил легкую улыбку.
— Я вернусь, Дора. Клянусь Аллахом, вернусь! Иваны не смогут убить французского капрала из La Legion Etrangere. Кабилы[114] уже пытались.
— Альфред, ты должен мне писать! Каждую свободную минуту! Я с ума сойду, если от тебя не будет вестей!
Она ухватила его за шею и поцеловала так неистово, что испугалась сама. Ей казалось, что настал конец эпохи.
Она плакала. Слезы струились по щекам, оставляя борозды в толстом слое пудры.
— Посадка заканчивается! — орали полицейские вермахта. — Поезд отправляется. Двери будут заперты. При посадке держать наготове маршрутные предписания и отпускные документы! Бегом! Бегом!
Легионер медленно пошел к вагону. В двери остановился.
Дора погладила его по худощавому, изуродованному лицу.
— Прощай, девочка, — хрипло произнес он.
Она изогнула губы в вымученной улыбке.
— Нет, мой марокканец, не прощай. Au revoir![115]
Он засмеялся.
— Правильно, au revoir. Скоро увидимся!
Малыш швырнул в открытое окно свой рюкзак. За ним последовал картонный ящик с тремя батонами кровяной колбасы, буханкой ржаного хлеба и двумя бутылками шнапса.
— Осторожнее, слабаки! — крикнул он. — Тяжелые боеприпасы для стрельбы в сортире!
И снова ринулся в объятья Линкора; та оторвала его от земли и поцеловала.
— Будь осторожней, здоровенный медведь, и возвращайся, — прорычала она низким басом. — Тогда мы сможем пожениться и завести детей — двадцать три штуки, таких же уродливых, как ты.
— Черт возьми, — засмеялся Малыш, — это будет лучшим делом моей жизни! Господи, как я жду поражения в войне! Двадцать три курносых ребенка, святые угодники! Мы зачнем первого в стоге сена, — весело прокричал он. — Я всегда хотел поваляться в сене. Тебе нравится его запах?
— Поросенок, — сказала Линкор своим мужским голосом. — Зачинать наших детей в коровьем корме? Такие вещи делаются в постели с чистыми простынями, а не в хлеву или в поле. — Звучно поцеловала его в щеку. — Поверь, ты станешь у меня воспитанным, варвар.
— Кажется, я скоро зашатаюсь, как пьяный. Я распаляюсь. — Малыш радостно улыбнулся. — Я жутко на тебя распаляюсь. Ты так же возбуждаешь, как лучшие из тех секс-машин, каких можно найти в Винер- Нойштадте! А это, знаешь, отличные машины, у них все шасси работает на самосмазывающихся подшипниках! — Он оживился, словно ему пришла замечательная мысль. — Эмма, когда война кончится, пойдем вместе в публичный дом — сама увидишь, что ты ничуть не хуже тамошних девок.
— Хам, — прорычала Линкор и так двинула его кулаком в живот, что он стал ловить ртом воздух. — Даже думать не смей сравнивать меня, свою невесту, со шлюхами и прочей швалью. Я приличная женщина, а не потаскуха из публичного дома, заруби на носу! А то проучу, как следует!
Малыш склонил набок голову. Он походил на мальчишку.
— Ты должна простить меня за это. Сама знаешь, я не благовоспитанный аристократ.
— Ладно, ладно, медведь. И, пожалуйста, не заставляй меня плакать!
К ним подбежал фельдфебель полиции вермахта и заорал на Малыша:
— Садись в поезд, ленивый бык!
Малыш не потрудился взглянуть на него и звучно поцеловал Линкор.
Фельдфебель побежал дальше. Малыш не обратил на него внимания и продолжал стоять с Линкором.
— Слушай, будь осторожна, когда Томми начнут разгружать свои навозные телеги, — предупредил он. — Не любопытствуй, не высовывай ряшку!
Линкор улыбнулась. Глаза ее полностью исчезли в жировых складках.
— Это относится и к тебе. — Она ласково погладила его по щеке, почерневшей от сажи. — Мой прекрасный медведь, — прошептала она, — видит Бог, ты глуп, как осел, но какой ты замечательный! Не лезь там в герои, я хочу, чтобы ты вернулся. Пусть даже без ноги, но живым. — Она ненадолго задумалась и продолжала: — Может, было б не так уж скверно, если б ты потерял ногу. Мне тогда было б легче справляться с тобой.
— Эмма, ты спятила? Тогда я не смогу убежать, когда Иван разойдется. Порта сам говорит, что у тех, кто бегает быстрее, больше шансов пережить эту войну!
Полицейский фельдфебель вернулся. Встал перед Малышом, расставив ноги и уперев кулаки в бока.
— Скажи мне вот что, ефрейтор. Тебе нужно письменное приглашение, чтобы сесть в поезд?
Малыш, не взглянув на него, холодно ответил:
— Да, приятель, только пиши помедленней и сунь письмо в тот почтовый ящик, откуда производят
