дождь. Разве нет?
– Ну, вела.
– А как же мой шофер?
– Он спал на заднем сиденье, – прищурила один глаз Рита.
– Спал? На заднем сиденье? Но он должен был вести машину.
– Я решила, что сама справлюсь. Он вел машину туда, а на обратном пути я сама села за руль. Мне нужно было разрядиться после Фомина, а езда как раз этому способствует. Тем более что дождик еще только-только начинался. Я думала, что успею добраться до города, пока он перерастет в ливень.
Лаврентьев, насупившись, все еще смотрел в потолок. Словно на нем были начертаны вопросы, которые он сейчас оттуда считывал.
– Ладно. Пусть так. Что было дальше?
– А что дальше? Из-за поворота вынырнула встречная машина и ослепила меня фарами, я не справилась с управлением, обо что-то ударилась – наверное, об эту встречную машину, и... Дальше не особенно помню. Покатилась вместе с машиной по склону. И все.
– И все, – с грустью повторил Лаврентьев. – А как же Бабушкин?
– А что Бабушкин?
– Он так и остался спать на заднем сиденье?
– Он должен был находиться там. А что?
– А то, что его обугленные останки нашли в той машине, которая ехала тебе навстречу, – ровно произнес Лаврентьев и теперь с нетерпением ждал ответа жены. Какое она найдет этому объяснение?
Но Рита довольно быстро нашла ответ. Тот, против которого ничего не скажешь.
– Ты уверен в этом, милый?
– Мне сказали так в автоинспекции.
– Они что-то напутали.
– Они уверяют, что совершенно в этом убеждены.
– В таком случае, не знаю. Мне кажется, что это просто бред. Такого не может быть. А как ты себе это представляешь?
– Я не знаю. Именно поэтому и пытаюсь выяснить у тебя.
– Я была на грани смерти, милый. Неужели ты думаешь, что я собираюсь от тебя что-то скрыть? Я не понимаю, как такое могло произойти. Я рассказала все, как было, поверь мне.
Отчего-то верить Лаврентьеву не очень хотелось. Смолячков не стал бы врать. Зачем это ему? Но если Бабушкин был в машине с Ритой, то как он мог сгореть в другой?
Лаврентьев хотел было спросить об испорченных тормозах, но в последнюю секунду решил этого не делать. Скорее всего он получит от Риты прежний ответ – «не знаю». Нет, если что-то и выяснять, то нужно самому. И не у жены.
– Послушай, милый, – тут же встрепенулась Рита. – Наверное, ты был прав и нам не стоило заводить разговор о той аварии. Давай забудем все.
– Забудем, – мрачно согласился Лаврентьев. – Конечно, забудем. Но ведь Бабушкин погиб. А ты ни разу даже не вспомнила о том, кто с тобой ехал в ту ночь в машине.
– Но ты тоже ни разу о нем не спросил, – Рита не собиралась перекладывать на свои плечи всю вину. – Я считала, все в порядке.
В порядке... Лаврентьев больше не стал говорить. Да, он не вспомнил о Бабушкине. О нем никто не говорил. Была жена, лежащая при смерти, и больше никого. Мог ли он вспоминать о Бабушкине тогда? Да и чего о нем было вспоминать, раз в машине жены не нашли, кроме нее самой, больше никого? Может, Бабушкин в последнюю минуту и не поехал по каким-либо причинам. Чего о нем было вспоминать, раз никто не зафиксировал его смерть? Вот когда Смолячков сообщил, что труп Бабушкина все же нашли, вот тогда он и задумался. Хотя ему было наплевать на этого Бабушкина. И если бы не куча загадок, на смерть своего бывшего шофера он просто махнул бы рукой. Но Бабушкин внес новые загадки. А это уже совсем другое.
Лаврентьев поднялся с кровати и посмотрел на Риту. Беседу можно считать законченной. Она о чем-то умалчивала, он это чувствовал. И чувствовал, что ничего от нее не добьется. А в машине ждал Фомин. И уже долго ждал. Следовало переключить внимание на него.
– Мне нужно идти, – бросил он жене.
– Мне с тобой? – Рита лениво приподнялась на локтях.
– Нет. В этом нет необходимости.
– Тогда я буду тебя ждать, – обещала Рита.
– Да уж, пожалуйста, дождись.
Она спрыгнула с кровати, подбежала к нему и чмокнула в щеку:
– Куда я от тебя денусь.
Он хмыкнул. Интересно, как бы она себя повела, если бы он сейчас поведал ей, что видел ее с тем мужчиной. Хотя чего уж тут интересного! Ответ ее он уже знал наперед. С каким это мужчиной, милый? Ты что-то путаешь.
Да, он стал много путать. И что совсем хреново – он окончательно запутался.
Фомин сидел с закрытыми глазами на переднем сиденье. Лаврентьев, забравшись в «Мазду», перевел дух. Мысль, что его пациент ни с того ни с сего может броситься в бега, подспудно существовала, как ни старался психоаналитик от нее избавиться. Тем более что он отсутствовал довольно приличное время. Но на этот раз Фомин выполнил данное психоаналитику обещание и никуда не ушел.
– Вас долго не было, доктор.
Лаврентьев внимательно посмотрел на своего пациента. Что-то в его голосе насторожило психоаналитика. Эти нотки. Нотки человека, который о чем-то напряженно думает. Он уже слышал их вчера вечером, когда Фомин заявился домой и загадочно сообщил, что уже все знает о Врагах – и о бумагах, которых у него не стало.
– Вы вспомнили о своем вчерашнем уходе из дому? – осторожно спросил Лаврентьев.
– Поехали, доктор, – как бы обреченно махнул рукой Фомин и уставился в лобовое стекло.
– Вы не хотите со мной говорить?
– Вы не понимаете, доктор, с кем боретесь. Совсем не понимаете.
Глаза у Фомина закрылись. На лице было полнейшее равнодушие.
– С вами все в порядке? – Лаврентьев чувствовал себя не в своей тарелке.
Фомин молчал. Долго. Дыхание у него было ровное, и казалось, что он заснул. Но он не спал. Фомин открыл глаза, повернулся к психоаналитику и безумно улыбнулся.
– Кругом Враги, доктор. Они везде. Но так просто Они нас не возьмут.
В глазах у Фомина заплясали дьявольские огоньки. Его рука стукнула по пистолету, спрятанному за поясом.
Лаврентьева передернуло, словно его ударили. Фомин менялся, как хамелеон. Такого психоаналитик ранее за ним не замечал.
Он завел машину и тронулся с места. Фомин откинулся на спинку сиденья и отрешенно уставился в боковое окно.
Если все выгорит, Риту нужно будет сегодня же «сдать» Фомину. А пока пусть она сидит дома и дожидается.
Лаврентьев глубоко ошибался в своих расчетах. Как только он вышел из квартиры, Рита тоже начала собираться. Она и не думала дожидаться мужа.
– Она ввела мне что-то очень сильнодействующее. Хотя могла этого и не делать. Но она ведь не знала, что я могу быть и не таким. Ну и пусть. Она об этом и не узнает. Глаза у нее какие-то магические. В них смесь доброго, настороженного и колючего. Странная смесь. Я бы сказал, взрывоопасная. В ту или иную секунду какой-то элемент этой смеси преобладает, подавляя остальные. Вот и сейчас: настороженность и колючесть уходят, как только она видит, что я смотрю на нее осмысленным взглядом. Остается доброта. Она словно хочет, чтобы я тоже проникся к ней этим чувством. Пусть хочет. Я многое знаю такого, чего она
