претендуешь на роль заводилы?
Я понятия не имел, как нам ехать по дороге и как себя вести, если во что-то (или в кого-то) упремся. Всех людей, способных дать полезный совет, мы успешно перестреляли.
И тут до нашего уха донесся слабый стон.
Мы испуганно переглянулись. Палец машинально скользнул на переводчик огня (он же предохранитель). Булдыгин начал зеленеть. Заславский облизал чернеющие губы. Балабанюк, отставив банку, украдкой перекрестился.
– Стонали… – завороженно протянул Ленька.
– Кажется, в овраге, – сглотнула Маша.
В овраге, если память не подводит, лежали мертвые тела, укрытые ветками. А мертвые люди по определению не стонут.
Тихий стон повторился. О звуках, издаваемых лесом, речь, похоже, не шла. Равно как о коллективной галлюцинации.
– Может, посмотрим? – предложила Маша, переводя дыхание. – Имеется опасение, господа военные прокуроры, что вы кого-то недострелили.
Мы столпились на краю оврага. Взорам изумленной публики предстала душещипательная картина. Волосы дыбом. Замогильный, скребущий по нервам стон, шевелились ветви, наваленные на мертвые тела, чья-то скрюченная кисть безвольно упала на землю, мертвое лицо оборотилось к небу, и под ногами образовалось шевеление. Выполз человек с кровавым пятном на груди, слепо шарил глазами, пытался подтянуться. Физиономия перекошена. Перед нами был «грибник» – водитель замыкающего автомобиля, обретший тихое счастье воскресшего мертвеца.
– Факт, недострелили, – выдохнул Балабанюк, вскидывая автомат.
– Подожди, – поморщился я, отводя оружие. – Расстреливать два раза уставы не велят. Не мужское это дело.
– Не по-товарищески, – поддакнул Аристов.
– Статьи не помню, – каркнул Булдыгин. – Убийство в состоянии аффекта…
– Ты о ком? – не понял Ленька.
– А здесь и правда загадочная земля, – пролепетала остолбеневшая Маша. – Мертвые воскресают… Постойте, Михаил, – всполошилась девица, – вы хотите его оттуда извлечь? А вы поинтересовались мнением коллектива?
Мнение коллектива было жирно отпечатано на пугливых физиономиях. Я не знаю, что преобладало в умах – паническая боязнь возвращенцев с того света или нежелание находиться в компании с врагом, но надоумь меня в этот момент провести тайное голосование, и все пятеро проголосовали бы за сохранение статус-кво. То есть за пулю. И чем скорее, тем лучше, поскольку раненный в грудь человек, со скрипом дыша, вращая мутными глазами, уже полз по склону…
Мы вынесли его на сухой мох и положили чью-то сумку под голову. Он пытался приподняться, скреб ногтями. Обозрел нас мутным взглядом. Кадык ходил ходуном, бледное лицо напряглось, страшноватая гримаса, похожая на ухмылку, обосновалась на трясущихся губах.
– Перевяжите меня… – прошептал «грибник». – Подохну же, на хрен…
– Мы бы с радостью, приятель, – брезгливо склонился над ним Аристов, – но в аптечке остался, уж не обессудь, один стафилококк.
– Вы хотели сказать, стрихнин? – удивилась Маша.
– В машине есть аптечка… В моей машине… Под водительским сиденьем… Там бинты, спирт, обезбо… – Договорить не удалось, приступ боли выгнул раненого, сломался ноготь, впившийся в ветку. Марию передернуло. Жирная испарина затопила лицо раненого.
– Хорошо, мы перевяжем тебя, дружок, – ласково сказал я. – Но мы не Красный Крест, и подарственному милосердию не обучены.
– А есть такое слово – «подарственное»? – усомнился Булдыгин.
– А посторонних прошу выйти, – огрызнулся я. – Не откажи в любезности, дружок, пообещай, что дашь толковый совет, как проехать Радыгинское ущелье, не привлекая внимания. Только в этом случае – повторяю, ТОЛЬКО В ЭТОМ – мы облегчим твои страдания, хотя в любом случае должен огорчить – ты поедешь с нами. Поэтому шансы на твое исцеление прямо пропорциональны твоей же искренности. Заключаем взаимовыгодный гешефт, дружок?
– Хорошо… – прошептал несчастный, закатывая глаза.
Тащиться за медикаментами опять пришлось мне. Грузовик, когда-то замыкавший колонну, стоял в зарослях калины, другой упирался ему в борт. Пришлось спуститься в овраг, пробиться через растительность, повозиться в корнях, плетущихся по откосу, и только после этого вскарабкаться на водительское место. Перегнувшись через трансмиссию, я поднял тяжелое сиденье, ящик под которым был удачно приспособлен под багажный отсек, и запоздало сообразил, что аптечка-то как раз под водителем! Чертыхнувшись, я собрался опустить тяжелую штуковину, но тут внимание привлек предмет, завернутый в упаковочную бумагу. Размером с толстую книгу, похожий на бандероль, он лежал в компании ящика с инструментом, мотка проволоки и емкости с машинной смазкой. Я зацепил его двумя пальцами, извлек на свет. Упаковка легкая – меньше килограмма. Сгибалась посередине – и вдоль, и поперек. Исполнившись неясных предчувствий, я ногтем оторвал приклеенный уголок и развернул сверток.
Великолепие стодолларовых Франклинов ударило в глаза, я уронил их на колени, ослепленный…
Нашему поколению настойчиво внушали в детстве, что деньги – необходимое зло. Их нельзя любить, за ними нельзя гоняться. Но я никогда не понимал, как зло может быть необходимым. Поганенькая дрожь пробежала по телу, холодновато как-то стало. Ни одной приличной мысли о причине происхождения Франклинов. Какая разница? Расчет за доставленную в точку «А» продукцию, «инкассация», сбор средств на нужды преступного сообщества…
Денег было пугающе много. Я прикинул на глаз. Шесть пачек, очевидно, по сто банкнот, и еще два слоя сверху. Сто восемьдесят тысяч?
Я в рублях-то не держал таких денег. На всякий случай я их понюхал, покорябал ногтем сюртук великого президента – вроде ребристо. Не исключено, что настоящие.
Биение сердца предательски нарастало. Чье отныне богатство? Мое? Работников прокуратуры, не поделиться с которыми было бы форменным свинством? Всех, кто выжил в катаклизме? Я закрыл глаза и несколько минут сидел, не шевелясь, приспосабливая организм к новым «социальным» условиям. Размахивать пакетом нельзя – на эту тему очень тихо вещала интуиция. Оставить под сиденьем? Выбросить в овраг? Втиснуть под штормовку и отыскивать веские причины, почему меня вспучило?..
– Послушай, Асклепий, – ворчливо сопроводил Булдыгин мое возвращение в большую компанию, – ты не мог бы докопаться до аптечки как-нибудь пошустрее? Наш приятель уже на ладан дышит.
– У тебя загадочная физиономия, – обнаружил Аристов. – Не случилось ли чего, Михаил Андреевич?
– Почему Асклепий? – встрепенулся Балабанюк. – Это те, кто обитают в склепах?
– Какая милая непосредственность, – рассмеялась Маша. – В Риме – Эскулап, в Греции – Асклепий. Боги медицины и безболезненной отправки людей на тот свет. Это намек, прокурор, что перевязывать несчастного придется также вам. А вы действительно необычно выглядите. Сделали интересную находку?
– Требую внимания. – Я извлек из глубокого кармана початую бутылку азербайджанского коньяка (мною же и початую), найденную, слава богу, рядом с аптечкой, и щедро бросил на растерзание. Накинулись с удовольствием и, пока я перевязывал стенающего пленника, живенько ее оприходовали. О моем продолжительном отсутствии больше не вспоминали. Израненный «грибник» долго не запирался. Величали его (согласно «легенде») Александром Олеговичем Лесниковым, проживал Олегович в городе Ангарске, но в силу бесконечной занятости дома почти не бывает, дети растут сиротами, жена недовольна, теща негодует, зарплата хреновенькая, начальство требует невозможного… Но вместо того, чтобы разжалобиться, я предложил раненому перестать дурковать и заняться делом.
– Чакры не прочистить, приятель? – строго спросил я. – Имею смутное подозрение, что в этих краях все равны перед беззаконием. А народ мы, как известно, горячий.
Беседа плавно перетекла в нужное русло. «Политическая» обстановка на данной территории
