– Да, плохи наши дела, – подытожил Максим.
И только Леся ничего не говорила, сосредоточенно размышляя о чем-то своем.
– Ну что, угадали? – ехидно спросил Твердислав. Ожидать ответа на голодный желудок ему было скучно и он снова возвратился к своей колбасе.
– Угадали! – с вызовом сказала Леся. – Я знаю ответ!
Денис, Максим и Тиша уставились на нее в немом изумлении. Всем хотелось знать, правду говорит Леся или врет. И если правду, то почему она этой самой правдой с ними не поделилась?
– Тогда расскажи-ка мне, да побыстрей, краса-девица, что между горой и долиной? – с лукавым прищуром спросил Твердислав. Очевидно, он считал, что загадка, которую он загадал последней – совершенно неотгадываемая.
– Между горой и долиной располагается буква 'и'! Потому, что 'гора' и 'долина' здесь – это просто слова! Как в загадке 'А и Б сидели на трубе'! – глаза Леси блеснули торжеством.
Ребята уставились на Твердислава, который от неожиданности даже поперхнулся своей колбасой. Прокашляться ему помогал уже знакомый ребятам бородач – как выяснилось совсем скоро, его звали Тимоня Крепконос. Он споро подскочил к капитану и что было сил хватил Твердислава Зуболомича кулаком по спине.
К слову сказать, все матросы ладьи, за исключением разве что спящего Юряты Рваные Портки, теперь стояли вдоль ближнего к ребятам борта ладьи и с интересом следили за ходом этого странного состязанья.
Наконец Твердислав прекратил кашлять, выпрямился в полный рост и, не глядя в сторону ребят, сообщил:
– Ну что за напасть? Вы снова угадали...
– И что теперь?
– Теперь? Что ж, милости просим к нам на ладью... Вижу теперь я, никакие вы не иноземцы, а наши, родненькие. Уж больно умные да разумные...
– Ур-ра! – в один голос закричали Леся, Денис, Максим и Тиша, быстро взбегая по сходням.
ИСТОРИЯ ДЕСЯТАЯ. КЛУБ ОДИНОКИХ СЕРДЕЦ ТВЕРДИСЛАВА ЗУБОЛОМИЧА
Порядки на ладье были очень странные – это Денис приметил сразу же.
Дисциплины – считай никакой.
Распорядка – тоже.
Как сказал бы Валентин Ромуальдович, физрук школы №55, где учился Денис, 'сплошной бардак и моральное разложение'.
А именно: неприкрытое обжорство, запойное пьянство и переходящее все границы мыслимого лентяйство.
С утра до ночи дружинники лежали на лавках, поедали разнообразную снедь, запасы которой занимали едва ли не половину палубы, и запивали ее квасом, медом и пивом.
В оставшееся от этого захватывающего занятия время они громко вздыхали и охали над чем-то своим и, по-видимому, глубоко личным, травили анекдоты и распевали песни под недурственный аккомпанемент гусляра Еремея Дери-Горло.
Среди песен были и смешные, и грустные. Одна, например, особенно понравилась Денису и он очень жалел, что не взял с собой карандаша и блокнота, чтобы ее записать.
На болоте, на снегу
Укусил комар блоху.
Сидит заяц на березе
Умирает со смеху.
Дружинник по имени Лешак, обладатель самого звучного голоса на ладье, а заодно и самого сносного слуха, был запевалой. Первую строку он пропевал сам, и лишь на второй к нему присоединялись его товарищи.
'Умирает со-сме-ху!' – в восемнадцать глоток горланили дружинники.
Ох и громко же получалось!
Запрягу я кошку в дрожки,
А котенка в тарантас,
Повезу свою хорошую
Всем людям на показ!
Словно оперная певица прижимая руки к груди, пел Лешак. Дружинник Мирослав умело подпевал, а Тимоня и Ярослав в такт песне колотили снятыми сапогами о мачту, да так, что тряслась вся ладья.
Веселье было таким заразительным, что не только дружинники, но и слушавшие их ребята сразу забывали обо всех опасностях, что выдались на их долю в последние дни. А думать о тех, что, возможно, еще поджидали их впереди, им и вовсе не хотелось.
Как заметил Денис, на две веселые песни приходилась одна грустная. И когда дружинники запевали грустную, на сердце делалось тяжело и муторно.
Хотел я уточку убить –
Серая закрякала.
Хотел я девушку забыть –
Бедная заплакала.
Когда доходила очередь до грустной песни, лица дружинников делались серьезными, а на глаза у некоторых наворачивались слезы. Странно выглядели эти слезы на мужественных, героических лицах Лешака или бородатого Тимони. Да и кто бы мог подумать, что внутри каждого вояки, перепоясанного мечом, живет такой любитель лирической поэзии?
Впрочем, сколь бы ни были прекрасны песни, которые распевали дружинники, Дениса смущало одно: тем, что происходит за бортом ладьи, почти никто не интересуется.
И хотя ладья, помимо паруса, имела множество весел, садиться на скамьи гребцов никто не рвался. А потому, когда попутного ветра не было, – а это случалось довольно часто, – ладья просто стояла посреди моря, размашисто покачиваясь на зимних волнах.
Лишь дважды капитану Твердиславу Зуболомичу удалось заставить своих дружинников сесть на весла.
Первый раз случился еще возле острова До Свиданья.
Максим, как и обещал, пошел разбираться с морской картой и компасом, что располагались в носу ладьи. А Леся, шошарр и Денис обживали отведенную им скамеечку и болтали с Твердиславом.
Тот, мало-помалу, начал проникаться к ребятам неподдельной симпатией и даже угостил их вкусной, ароматной кулебякой и свежим душистым квасом.
Когда Максим вернулся, волосы на его голове стояли дыбом.
– Если мы сейчас же не отойдем от пристани, через полчаса начнется прилив и нас вынесет на острые подводные скалы, которые расположены прямо вон за тем мысом! Здесь опасное подводное течение!
– Откуда ты знаешь, хотелось бы мне знать, про подводное течение, если раньше ни разу на нашей ладье не плавал? – скептически нахмурившись, поинтересовался Твердислав.
– Это на карте написано! Я всего лишь прочел предостережение! И сверился с компасом! – объяснил
