потерла лоб.
Рейтинг его выпусков новостей был очень высок, но он мог в ближайшее время упасть; и он должен был найти способ как этого избежать. А как начет других программ? Центр его маленькой галактики, шоу Марчетт — неужели дойдет до того, что придется искать замену и для него?
Теперь он смотрел каждую секунду каждого ее шоу на мониторе в своем кабинете. Словно охранял переговорное устройство, стоящее рядом с постелью спящего ребенка.
Она выглядела очень плохо, но работала с полной отдачей, связывая в единое целое все разрозненные элементы с помощью той невидимой нити, которая шла от нее к съемочной площадке и к зрителям.
Не было даже необходимости включать звук для того, чтобы почувствовать это.
Он надеялся, что с ней все в прядке.
И это несчастье со спутниковой связью… сколько потеряно впустую времени и денег, не говоря уже о том танце живота, который ему пришлось исполнять после этого перед всеми этими сраными станциями.
Сама мысль о том, что запись пробного показа может быть сорвана, внушала невообразимый ужас.
Как бы ему хотелось, чтобы полиция могла сделать еще хоть что-нибудь, он или кто-то другой смог — что-нибудь, кроме бесконечного бдения перед монитором и найма на работу нескольких хорошо обученных охранников в форме.
Не имеет значения, какие пугающие звуки он издает. Он идет по песку, и волны разбиваются у его ног, вымывая из-под него опору, на которой он стоит.
И он висит высоко в небе в то время, как его семья скучает по нему на земле, и подобным образом они, возможно, проведут большую часть Сочельника…
Или еще худшим…
— Друзья, мы надеялись доставить вас всех домой в Бостон. Но, увы, служба авиационного контроля только что сообщила нам, что в связи с погодными условиями, неблагоприятными для посадки, наш рейс направляют в Нью-Йорк…
— Ничего интересующего вас нет. Извините.
Майк склонился над своим столом. Кто-то развесил на лампах и других предметах леденцы на ленточках, и повсюду чувствовался запах сахара.
Он прижал трубку к другому уху.
— А как начет того, чтобы попробовать ваш компьютер М.О.?
— Как только у меня будет время заполнить форму, — сказала детектив в Лос-Анджелесе. Ее звали Абигайль Стерн, и говорила она так, что было ясно, что в конце рабочего дня в Сочельник у нее есть множество более приятных дел, чем помогать полицейскому из Бостона отыскать в Лос-Анджелесе какого- то маньяка, который упорно не хотел всплывать ни в ее голове, ни из папок с уголовными делами.
— Вы уже звонили сюда раньше, верно?
— Один или два раза.
На самом деле он звонил несколько раз — после каждого нового эпизода преследования, а иногда просто для того, чтобы поговорить со свежим человеком. Подсознательно он надеялся на то, что случится чудо и один из ветеранов подскочит и скажет: «Да вы же описываете того психа с колготками! Подождите, я сейчас найду его дело!»
Он попытался прощупать в достаточной степени ограниченные источники информации детектива Стерн с помощью еще нескольких вопросов, но это не дало никаких результатов. Он повесил трубку, откинулся на спинку стула и приказал себе идти домой.
Его рабочий день закончился два часа назад. Полицейские, которые хотели по дороге домой отметить вместе Сочельник, приглашали его с собой, но он отказался, так как ранний вечер был самым подходящим временем для звонка в Калифорнию.
Он сидел за этим столом слишком долго. Ему начало казаться, что его зацементировали в этот проклятый стул.
В двадцатый раз он пожалел о том, что не может дать серьезного обоснования необходимости выделения времени и денег на поездку в Лос-Анджелес. Столько же можно потратить и на телефонные разговоры, даже если ты общаешься с более дружелюбно настроенными и покладистыми людьми, чем детектив Стерн, а такие ему несколько раз попадались.
Если бы он мог присутствовать там лично, то своими силами получил данные, которые не добыл сейчас. Он смог бы задавать вопросы получше и максимально использовать свое лучшее качество — смотреть, слушать, впитывать в себя все мельчайшие детали и создавать из них целостную картину.
Но для получения разрешения на такую поездку было необходимо, чтобы в этой истории более явно прослеживался криминальный момент.
И в тысячный раз он радовался тому, что такой момент еще не возник.
С этой мыслью он наконец поднялся со своего стула. Он взял куртку. Подойдя к двери, он увидел мокрый пол, а затем снег. Ругаясь про себя, он натянул на голову капюшон. Холодная мокрая каша, летящая в лицо, мало соответствовала его представлению о приятном Сочельнике. Хорошо еще, что снег был не очень сильным. Было не похоже, что он затянется надолго.
Он направился в сторону автобусной остановки.
Он думал о том, что сегодня вечером делает Линн.
Была ли она одна и убирала свою чудесную квартиру? Отправилась ли за подарками к Рождеству? Сам он купил все необходимое еще в конце ноября. В платяном шкафу у него лежала стопка аккуратно завернутых коробок с подарками для родителей, братьев, невесток и племянников с племянницами. Его всегда удивляли люди, делающие все в последнюю минуту.
В действительности он не мог себе представить, как она ходит по магазинам, направляется в гости или старательно подвешивает чулки к камину.
Он подумал, что вполне вероятно, что она сидит совершенно одна, чувствуя себя изгоем.
На следующем углу стоял телефон-автомат, и, дойдя до этого квартала, он смотрел на него, не отрываясь.
Но, если он позвонит ей, то, как любил говорить его безграмотный начальник, это будет, как нелепый звонок президенту. Он еще не сделал ни одного жеста, который можно было бы расценивать как светский.
В последние дни он часто ловил себя на том, что много думает о ней. Однажды ночью ему приснилось, что они занимаются любовью в его постели. Он проснулся в сильном возбуждении, ощущая на руке легкий отпечаток от ее бедра. Весь тот день к нему постоянно возвращались и окутывали своей легкой дымкой эротические воспоминания.
До телефона оставалось полквартала.
Он мог перечислить тысячу причин, по которым ему следовало пройти мимо него.
О Господи, но он хотел позвонить.
Потом он стоял в автомате, держа трубку в руке, и раздававшийся в ней гудок требовал, чтобы он решился на что-нибудь.
Но его привыкший к анализу мозг разбирал возможные последствия этого поступка. Он рисовал перед ним два возможных варианта того, что должно было произойти: то, на что он надеялся, и то, что могло быть в реальности.
Говоря честно, он надеялся на то, что они каким-нибудь образом превратят его сон в реальность. Тогда хотя бы будет сломлен барьер между двумя этими плоскостями его жизни.
А в реальности могло случиться так, что никакого сигнала он от нее не получит, и будет вести себя так, как вел себя всегда — поддерживать видимость заботливого, незаинтересованного ни в чем профессионала. Но тогда все это будет только для нее, и ни в коей мере для них двоих, и он пожалеет о том, что не повесил трубку.
Но раз уж он держит ее — и он снял перчатку, опустил в прорезь монету и начал набирать ее номер.
