Никто мне не верит

Может быть, это были все те способы, с помощью которых Грег пытал ее? Потому что, без сомнения, ничем другим кроме пытки это назвать было нельзя. Линн задрожала, так как со всей ясностью поняла то, что становится ясным, когда задаешь себе вопрос: куда может завести пытка, как не к дальнейшим мучениям и смерти? Но она не могла на этом остановиться; она была бы раздавлена, если бы сделала это, поэтому она продолжала свой путь.

Это могло быть ее поездкой в Лос-Анджелес, ее знакомством с Грегом.

Или его приездом в Бостон. Ее горячее гостеприимство. Возможно, это было то, что они спали?

Она снова задрожала.

Может быть, это не имело совсем никакого отношения к Грегу.

Это мог быть вопрос о вхождении в синдикат.

Или более важное — само ее шоу.

Ее глаза заболели от света. Она потерла их, но рук после этого не опустила.

Ее руки, как это было связано с ее руками? Дело было не в покрывавшей их мерзости, об этом она уже думала, тем более теперь они были чистыми.

Но они такими не были, когда Майк схватил их.

Она села, выпрямившись, опустила руки и отвела глаза от лампы, теперь она пристально их рассматривала.

Она вспомнила его лицо, его взгляд, когда он бросился к ней, чтобы убедиться, что у нее нет никаких ран. Он мало смахивал на мужественного детектива. На заботливого общественного служащего.

А что было с ней? Она вспомнила свое отчаяние, когда он проигнорировал ее попытку защитить его. Свою боль при мысли, что он заразился.

Но она не могла на этом остановиться, или она будет раздавлена с другой стороны.

Врач выжидательно смотрела на нее, потом она забеспокоилась. Линн видела, как ее плоское лицо задвигалось, потом в движение пришел рот, словно она что-то спрашивала, скорее всего, все ли с ней в порядке.

Но она не могла сказать, что с ней все нормально, если, конечно, не считать нормальным состояние, когда ты видишь, как кто-то говорит и можешь слышать только слово «это», которое повторяется все громче и быстрее, а затем быстрее и тише, по мере того как ты вообще перестаешь что-либо слышать.

* * *

— Я сделала чай, — сказала Кара. — Или ты хочешь вина? Если бы я была на твоем месте, я бы умерла от страха. Ложись обратно, ладно?

Линн повиновалась, но потом почувствовала тошноту и села на постели. В больнице настояли на том, чтобы она приняла транквилизаторы, и она до сих пор ощущала неестественную расслабленность, словно легкая невидимая стена отделяла ее от реальности.

Зазвонил телефон. Кара пошла, чтобы ответить.

— Майк Делано, — сообщила Кара, принеся Линн трубку.

— Я слышал, что вы прошли обследование, — произнес Майк.

— Да. Но они сказали, что со мной все в порядке, и я могу уйти. Майк, что все-таки произошло? Это сделал Грег, это должен был быть он, правда? Как он забрался в квартиру? Откуда взялся енот? Моя квартира…

— В квартире все вверх дном. Но опасность исчезнет, когда слюна высохнет. Он попал внутрь, — продолжил Майк более серьезным тоном, — взломав замок. Вы явно не заметили этого, когда открывали дверь.

— Я не видела. Мне показалось, что что-то было не так…

— Когда?

— После того, как я открыла дверь.

— И вы вошли внутрь! Что, черт побери, с вами происходит?

— Я не была уверена! Теперь я все время нахожусь в состоянии близком к паранойе; если я буду обращать внимание на каждое подозрение, мне придется забиться в детский манеж и никогда оттуда не выходить!

— Быть нервным — это одно. Но интуиция — совсем другое. Вы должны научиться различать их. Ваше выживание зависит…

— Мне кажется, что мое выживание зависит от более активных действий полиции! Теперь-то вы можете начать официальное расследование? Это уголовное преступление.

— Я могу попытаться договориться об ордере на арест за взлом и вторжение в квартиру. Но я могу его не получить. Ничего не было взято. Нет никаких доказательств, что сделал это он.

— Он устроил нападение на меня. Бешеное животное…

— Это не преступление.

— Это смертельное оружие!

— Да-а? Найдите статью закона, в которой это сказано!

— Это не мое дело копаться в статьях! — выкрикнула Линн.

Но он уже повесил трубку.

* * *

Грег отпил немного кофе с корицей и решил оставить включенные лампочки на пальме до завтра.

Какое чудесное Рождество.

Он был на ногах с четырех тридцати и он устал, но это была приятная усталость, которая является результатом хорошо выполненной работы.

К этому времени полиция, наверно, уже разбирает детали того, что он сделал — пустая клетка в лаборатории диких животных в Кемп-парке, пропавшие перчатки и остальное, сломанные замки в лаборатории и на входной двери Линн.

Сломанные с нарочитой неловкостью; он хотел убедить их в том, что не мог попасть в квартиру с помощью ключа, после того как она поменяла замок.

Он все еще хранил ключ от прежнего замка, который она сама дала ему. Он лежал в тайнике за туалетным столиком в спальне вместе с игрушками для его проказ, штемпельным клеем, диктофонами, фотоаппаратурой, оборудованием для выполнения дубликатов с ключей и самими дубликатами. Но ключ Линн он хранил в специальной коробочке, покрытой лаком, где лежали те ключи, которые были добровольно и с любовью отданы ему в течение всех этих лет.

Сейчас их было сто восемьдесят семь штук.

Он достал из кармана «тамз» и вытолкнул одну.

Линн не заразилась. Он узнал это от полиции, этот эксперимент принес ему не только информацию, но послужил еще одной цели: доказал, что он может быть полицией для самой полиции.

Это могло пригодиться.

Он допил кофе, вымыл чашку и включил музыку. Быструю и ритмичную, не отвечавшую вкусам миссис Минот, но она уже час назад легла спать. Он был настолько хорошо знаком с ее вечерним распорядком, что узнавал по звукам и запахам что она делает. Ему больше не требовалось пробираться в ее квартиру и прислушиваться к ее храпу.

Он прошел пританцовывая к окну и облокотился на подоконник, чтобы посмотреть на машины, движущиеся по бульвару Моррисей в рождественскую ночь.

* * *

Он продолжал держать свои чувства в напряжении, потому что они давали ему пищу для размышлений, но радость от игры с ними пропала у него уже очень давно.

Он все еще любил вносить изменения в человеческую личность. Все еще ощущал потребность в сувенирах — проколотые уши или нос, татуировка, которые он или она должны были видеть каждый день всю оставшуюся жизнь и помнить о том, кто так изменил их.

Но сами эти изменения были уже совсем не те, которыми он занимался в Агуанге. Его старые трюки с