благодушно.
— Я подожду, — проговорил он, — пока ветер не переменится и не наполнит паруса моей судьбы. А почему вы не в форме? — спокойненько спросил Теодор Петрович. — Вам мундир, очевидно, к лицу… Или вы его надеваете, когда приходите за такими, как я?
Он явно рассчитывался с Герой за язвительный намек.
Алексей не владел искусством интеллигентного хамства, он лишь удивился той желчи, которая почувствовалась в словах Теодора Петровича.
— Хозяйственными преступлениями, хищениями и другими подобными делами занимаются сотрудники из БХСС, — растягивая слова от возмущения, ответил он.
Получилось прямолинейно, но ведь он сам напросился, этот Тэдди, Теодор Петрович.
— Будем надеяться, что это меня никогда не коснется, — серьезно сказал Теодор Петрович. — Если вообще произойдет… Не сверлите меня взглядом, молодой человек, это была всего лишь шутка. Перед законом мы с Алевтиной Васильевной чисты, хоть под микроскоп. К вашему сведению, наш универмаг уже пятый год удерживает переходящее Красное знамя.
«Мы с Алевтиной Васильевной…» — подчеркнул Теодор Петрович, явно намекая, что в интересах Алексея впредь беречь репутацию будущей тещи.
— Не сомневаюсь в ваших производственных успехах, — заставил себя любезным тоном ответить Алексей.
— Пойдем ко мне, — предложила Гера. — Что-то голова разболелась. — Не ожидая согласия, она резко повернулась и пошла по длинному коридору, в самом конце которого находилась ее комната. На удивление, она обставлена была скромно: диван-кровать, письменный стол, шкафы для книг и одежды, гитара на стене.
— Моя обитель. Располагайся, я сейчас принесу сюда кофе.
Алексей осмотрелся. На книжных полках томики воспоминаний современников и известных писателей прошлого соседствовали со стихами Ахматовой, Цветаевой, Ахмадулиной, Друниной, с романами Бондарева, Окуджавы, Хемингуэя, Ремарка, Фолкнера. Одна стена задрапирована была черным бархатом, и на его фоне резко выделялась прекрасная копия иконы «Спас Нерукотворный» — запавшие глаза Христа, казалось, предупреждали о бренности и скоротечности бытия.
— Вот так я и живу, — Гера взглянула на Алексея, словно бы упрашивая не судить ее слишком строго.
— Грешишь и каешься? — попытался он пошутить.
— Грешат другие. А я… маюсь и каюсь.
— Слушай, Гера, давай поговорим начистоту, откровенно, как товарищ с товарищем…
— Как брат с сестрой, — продолжала насмешливо Гера, — и еще как давние друзья, сотоварищи по общему делу.
— Ладно тебе, — не принял ее тона Алексей. — Лучше скажи, зачем все эти штучки — выдавать меня за своего жениха, дразнить мамашу и этого делового Тэдди, всерьез разыгрывать сценки из житейской драмы под названием «Женитьба»?
Гера быстро взглянула на Алексея, провела ладонью по глазам, словно отстраняя что-то, видимое ей одной, ответила:
— Ничего-то ты не понял. Я и в самом деле хочу за тебя замуж, сыщик.
— Опять двадцать пять! — в сердцах воскликнул Алексей. — Есть вещи, которыми не шутят. Ты бы меня хоть спросила, хочу я на тебе жениться или нет.
— Зачем спрашивать, если ты сам на каждом шагу буквально стонешь: «Не хочу!» Но решающего значения, как говорят в докладах, это не имеет, — сказала она странным, тихим голосом и замерла, ожидая, что ответит Алексей.
— Вот как? Плясали — веселились, пришло время — прослезились?
— Ладно, не волнуйся, — все тем же странным своим тоном продолжала Гера, — силой я тебя за себя не потащу. Придет время — сам в мужья мне запросишься. Пей кофе, будущий супруг, стынет ведь.
Она подошла к окну, отодвинула тяжелую штору. Было уже поздно, улица пустынно притихла под бледным светом фонарей.
— Иногда я надеюсь: вот отец уйдет к той, без которой не может, и не возвратится больше домой. И тогда уйду я.
— Ты так не любишь свою мать?
— Люблю — не люблю. Не те слова. Больно мне очень вот здесь, — она указала на сердце.
Гера сняла со стены гитару, тронула струны:
Гера пела с той долей грустинки, которую предполагали слова о неприкаянных девочках и обезволенных мальчиках. Вдруг она резко провела по струнам, оборвав мелодию.
— Слова и музыка мои! — объявила, бесшабашно тряхнув головой. И тут же сникла, завяла; — Вот как все сложилось. Очень хочется, чтобы было все по правде, а не получается, не выпадает розовый цвет…
Не впервые Гера заводила с Алексеем разговор на эти темы и, видно, на сегодняшний вечер возлагала какие-то свои надежды. И он решил, что самым верным тоном будет, пожалуй, сейчас строгий, даже резкий.
— Гера, осторожнее, пожалуйста, с выводами! Ведь я вынужден буду отнестись ко всему, что ты говоришь, серьезно. Иными словами, я завтра же должен встретиться с людьми, которые занимаются подобными проблемами, и сказать примерно следующее: «Мне стало известно, что в нашем центральном универмаге орудует группа расхитителей, есть основания предполагать, что там совершаются темные махинации». И, сославшись на то, что сведения получены от тебя, закончить так: «Считаю необходимым проверить».
— И ты это сделаешь? — растерялась Гера, она вдруг поняла, что перед нею не просто друг — Алеша, а человек, поступки которого определены строгими и непреклонными правилами, нравственными принципами.
Алексей ничего ей не ответил, он не знал, что ей ответить, девушке, которая совсем запуталась в том, что требует ясности. Если все, что Гера говорит или предполагает, — правда, тогда ей надо… Жить в грязи и оставаться чистеньким еще никому не удавалось. А он-то сам как выглядит? Выслушивает ее, рассуждает, сочувствует — на большее не способен, оказывается.
— Значит, ты в состоянии подвести под… — она не нашла нужного слова, — мать твоей… девушки? — Сказать «невесты» Гера не решилась, было уже не до двусмысленностей, не до игры в жениха-невесту, которую она же и затеяла. Она почти крикнула: — Отвечай же!
— Не надо так со мной! — Алексей не мог больше сдерживать раздражение, смутную тревогу, неуверенность. — Ты что, хочешь, чтобы я за тебя все решил?
Гера очень тихо, робко ответила одним словом:
— Хочу…
