Отойдите все. Голодная, забитая, В солярной, смоговой красе – Земля – Тобой забытая… И чтобы Ты явился вновь, Во славе, не крадущийся, – Когда Малюты жгли любовь Церквей Твоих смеющихся?! Не верю!.. Покажи ладонь… Обочь Христа сиял покой. Из раны вырвался огонь. И очи защитил рукой Фома! …Держава горькая, Земля неутолимая – Над водкой и махоркою – Глаза Его любимые… В глаза Ему – да поглядеть… Поцеловать ладонь Ему… …Теперь не страшно полететь По мраку по вороньему. Теперь не страшно песню петь – Указом запрещенную! Теперь не страшно умереть – Любимому, Прощенному. РЕВОЛЮЦИЯ Это тысячу раз приходило во сне. …Площадь. Черная грязь костоломных снегов. Лязги выстрелов. Рваное небо в огне. И костры наподобье кровавых стогов. На снегу, рядом с лавкой, где надпись: “МЪХА”, В копьевидных сполохах голодных костров, В мире, вывернувшем все свои потроха Под ножами планет, под штыками ветров, В дольнем мире, где пахнет карболкой и вшой, И засохшим бинтом, и ружейною ржой, – Тело тощей Старухи прощалось с душой, Навзничь кинуто за баррикадной межой. Поддергайчик залатан. Рубаха горит Рваной раной – в иссохшей груди земляной. Ангел снега над нею, рыдая, парит. Над костром – мат солдатский, посконный, хмельной. И рубахи поверх ярко выбился крест. И по снегу – метельные пряди волос. Кашель, ругань, и хохот, и холод окрест. Это прошлое с будущим вдруг обнялось. А Старуха лежала – чугунна, мертва. Так огромна, как только огромна земля. Так права – только смерть так бесцельно права. И снега проходили над нею, пыля! И под пулями, меж заревой солдатни, Меж гуденья косматых площадных огней К ней метнулась Девчонка: – Спаси! Сохрани… – И, рыданьем давясь, наклонилась над ней. А у Девочки той стыл высокий живот На густом, будто мед, сквозняке мировом… И шептала Девчонка: – Робенок помрет… – И мечтала о нем – о живом! О живом! Через звездную кожу ее живота В пулевом, бронебойном, прицельном кольце В мир глядела замученная красота Царским высверком на пролетарском лице. В мир глядели забитые насмерть глаза Голодух, выселений, сожженных церквей, А Девчонка шептала: – Ох, плакать нельзя…
