Царь, гляди, – я шапку кладу, будто голову, что срубил, В ноги, в снег!.. – и не грош — звезду мне швырнет, кто меня любил. Буду горло гордое драть. На морозе – пьянее крик!.. Будут деньги в шапку кидать. На стопарь соберем, старик. Эх, не плачь, – стынет слез алмаз на чугунном колотуне!.. Я спою еще много раз о твоей короне в огне. О сверкании царских риз, о наложницах – без числа… Ты от ветра, дед, запахнись. Жизнь ладьей в метель уплыла. И кто нищ теперь, кто богат – все в ушанку мне грош – кидай!.. Пьяный царь мой, Господень сад. Завьюженный по горло Рай. * * * – Приидет Царствие Мое. Приидет Царствие Мое. Вы долго ждали, бедняки – Приидет Царствие Мое. – Царь-Голод высох тьмой доски. Царь-Холод сжег мои виски. Царь-Ветер плачет от тоски. Приидет Царствие Твое. – Пропой же мне последний стих, Пропойца с пламенем седых Волос, – что плачешь ты, затих? До дна ты выпил Бытие?.. – Блаженны нищие духом, ибо их… Блаженны плачущие, ибо их… Последний Дух, и вдох, и дых: Приидет Царствие Твое. … И так они стояли – так Стоят на рынке мясники, А снег в крови, в снегу резак, – Стоят и плачут от тоски. В снегу – замызганный пятак: Огонь – на резкой белизне. Друг против друга – вечно: как Враги на ледяной Войне. И весь в слезах стоит Христос. И я стою – лицо в слезах. А мир, бедняк, ослеп от слез. Огонь, огонь – в его глазах. ПОХОРОНЫ КАБАЦКИЕ На столе он лежал, седовласый, мертвый Кит, изрыгнувший Иону. Ты родился в шелках и атласах – умираешь ты в яме спаленной. Ах, какие шакалы и шавки истерзали тебя, опростали!.. Родился побегушником в лавке – умираешь царем в горностаях. Разволосая баба, халдушка, тебе ноги босые омыла. Из охвостьев старьевных – подушка, и щека почернела, как мыло, Боже, мыло стиральное – в бане, мыло черное, торфа чернее… Сабля смерти – кривыми губами да взасос!.. – обвенчаешься с нею. Сало было – омылилось мыло. Был мускат – а шибает мочою. Смерть – то розвальни, полоз остылый, и кабатчик-кабан со свечою. Все мы хамы и все фараоны. Хлещут бубны, литавры, тимпаны. Спит, холодный, немой, изумленный, средь живых, жарких, бешеных, пьяных. Из лохани бомжиха напьется – ах, хрусталь-вода, грязные лытки. Все мы ратники, все смертоносцы. Жизнь колядуем – с миру по пытке. Ты лежишь… – а кабак сумасшедший весь пылает – хайлом и чалмою, Весь рыдает – о жизни, прошедшей меж тюрьмою, чумой и сумою! Ударяет тут нищий в тарелки, соль блестит, как тафта, на обшлаге… Серафимскую песню, безделку, распевают два лысых бродяги! Как поют! Душу с корнем вынают! Так давно на Руси не пели! Сабля смерти, пляши, гиль больная, в темляке белохвостой метели… Уж повыворотили карманы, скидаваясь на гроб тебе красный, В епанче сволочной – бездыханный, в шабале раболепной – несчастный. Уж на лбу титлом сморщилась кожа: 'НЕ ВОСКРЕСНЕТ. НЕТ ЧУДА ЧУДЕСНЕЙ.' Нами, мертвыми, сардов дороже, узвездил Бог свод тверди небесной. Так трещи же, кабак, кукарекай! В рюмки бей! Кочергами – в подносы! Не подымется мертвое веко. Не польются священные слезы. И ни нард, и ни мирро, ни масло… ни елей… ни другая причуда… В мясе нищая зубом увязла. Дай товаркам. Не жмоться, паскуда.
