Закоченела, – здесь тепло… Продрогла до костей… Вино да мирро утекло. Сивухой жди гостей! Ты белой, гиблой ртутью жги раззявленные рты. Спеши в кабак, друзья, враги, да пой – до хрипоты! С немытых блюд – глаза грибов. Бутылей мерзлых полк. Закончился твой век, любовь, порвался алый шелк. В мухортом, жалком пальтеце, подобная ножу, С чужой ухмылкой на лице я средь людей сижу. Все пальтецо – в прошивах ран. Расстреляно в упор. Его мне мальчик Иоанн дал: не швырнул в костер. Заколку Петр мне подарил. А сапоги – Андрей. Я – средь клыков, рогов и рыл. Я – с краю, у дверей. Не помешаю. Свой кусок я с блюдечка слижу. Шрам – череп пересек, висок, а я – жива сижу. Кто на подносе зелье прет да семужку-икру!.. – А мне и хлеб рот обдерет: с ним в кулаке – помру. Налей лишь стопочку в Раю!.. Ведь все мои – в Аду… А это кто там… на краю стола… презрев еду… – В серьгах, дрожащих до ключиц… в парче до голых пят… – Сидит, птенец средь черных птиц, и лишь глаза горят?!.. Глаза, – в них все: поджог, расстрел, пожарища, костры. Глаза, – в них груды мертвых тел, орущие дворы. В них – дикий хохот над землей, железа ржавь и лязг!.. Сарыни визг, сирены вой, бельмо продажных ласк… И ночь их на фаянс лица ложится столь страшна, Что я крещусь!.. и жду конца!.. Пьянею без вина… Ах, девочка, – тебя родил святой или злодей, Но кто тебя за грош пропил на торжище людей?!.. Закутал кто тебя в парчу?! Кто в уши – изумруд Продел?!.. кто жег тебя, свечу, внося в барак, в приют?! Кто, сироту, тебя хлестал, как смерд – коней не бил, А после – в шубку наряжал, на карусель возил?!.. И видела ты стольный град, огонь его витрин. И видела: глаза горят у тех, кто гол, один, И нищ, и голоден, и бос, – и, посреди огня, У хлебного ларька – до слез!.. – узрела ты – меня… Бегу к тебе я через зал! Чрез пасти и клыки! По головам!.. так – между шпал – весною – васильки! Ломаю рюмки и хрусталь! Графины оземь – дзынь!.. Родная, мне парчи не жаль – царица, чернь, сарынь! Пока тебя век не сожрал, не схрупал до кости, Пока тебя, как яркий лал, не скрасть, не унести В дубовом, жадном кулаке, где кровью пахнет пот, – Давай, сбежим!.. Так!.. налегке! Мороз не задерет!.. Уволоку и унесу на высохших руках! Тебя от роскоши спасу, от меда на устах! От морд мохнатых! Ото лжи: тли вдоль парчи горят! Тебя на блюдо – не дрожи!.. – положат и съедят! Бежим!.. – Но за спиной – ковер заморского тканья. Он за тобой горит, костер, где сгибнем ты и я. Пылает Вавилонска пещь, где нашим позвонкам На друга друг придется лечь, как битым черепкам. В узорах пламенных – войной горит, дитя, твой трон. А после – в яме выгребной усмешкой рот сожжен. Ухмылкой старой и чужой, – о, нищею!.. – моей: Кривою, бедною душой последней из людей. Ковер мерцает и горит, цветная пляшет шерсть. Я плачу пред тобой навзрыд, затем, что есть ты, есть – Красивая девчонка, Жизнь, вся в перстнях пальцев дрожь: Ну поклянись. Ну побожись, Что ты – со мной – уйдешь. ЧУДЕСНЫЙ ЛОВ РЫБЫ Огромной рыбой под Луною – Волга: Как розовая кровь и серебро! Бери же сеть да ставь!.. Уже недолго – Вот все твое добро: Дегтярная смола ветхозаветной лодки, Тугая, ржавая волна – И женский лик Луны, глядящий кротко С посмертного, пылающего дна… Ловись же, рыба! Ты – еда людская. Скрипи, уключина! Ты старая уже. Ох, Господи, – рыбачка я плохая, Но в честь отца, с его огнем в душе, Так помня тех лещей, язей, что ты, с крючка снимая, Бросал в корзину в деньгах чешуи, – Ты молодой, ты, маму обнимая, Ей шепчешь на ухо секреты: о любви… –
