Меловая надпись
После вчерашней грозы небо наполнилось теплой густой синевой, заводские дымки бесследно таяли в легком воздухе, высоко над Касаткой крылатым дозором кружили голуби. Паня обрадовался, что такая погода выдалась в выходной день родителей.
Выполняя программу выходного дня, мать подала к чаю картофельные шанежки, будто сложила на блюдо маленькие золотые солнца.
Но дальше все пошло не так, как обычно.
— Сейчас в партком, к Борисову, ухожу, — сказал отец. — Перед бюро горкома побеседовать надо.
— А я к Фатиме, — вставила Наталья. — Девчата в лесопарк собираются за брусникой.
— А мне в школу… — сказал Паня. — А потом мы с батей на школьный базар пойдем. Правда, батя?
— И разбежитесь кто куда. Никогда и не поглядишь на вас толком! — пожаловалась мать.
— Да, прибавится хлопот нашему руднику. Шутка ли, на новые рельсы переходим! Вчера, Наташа, ты уже спать легла, а мы всё толковали да толковали, — говорил отец. — Дельный парень этот Полукрюков, приятно было его послушать. Поопасался Гордей Чусовитин, что непосильно, мол, будет транспорту оторванную породу из траншеи на дальний отвал возить. Тут берет слово Полукрюков. «Зачем, — говорит, — далеко возить! Старый карьер до самого донышка рудного месторождения дошел, так что можно породу из траншеи в первый карьер сбрасывать, ближний отвал устроить».
— Молодец! — воскликнула Наталья.
— Вовсе не молодец, потому что дно у первого карьера известковое, — напомнил Паня. — Известняки тоже для домен идут. Нельзя их заваливать.
— По-хозяйски судишь, старый горняк, да недалеко глядишь, — пошутил отец. — Ты вот что подумай: когда мы траншею закончим, с порожняком на руднике сразу станет легче. Если понадобится, мы отваленную породу из карьера, как перышко, выметем, известняки наново откроем… Ведь для нас сейчас главное — и траншею скорее пройти и работе рудника не помешать.
— Видишь, старый горняк! — усмехнулась Наталья.
— Нет, не глупое дело Степан Яковлевич предлагает, — признала мать. — Какой он большенный- высоченный, а до чего же скромный, воспитанный! Налили ему водки, а он: «Простите, зеленого вина не пью, на фронте даже в морозы его не принимал». Пива выпил для компании, да и то не в охотку. Вскипел самовар, так Степан Яковлевич его у меня отнял, сам принес… Будет у какой-то жены хороший муж, на ладошке ее понесет.
— Спасибо, мамуся, — сказала Наталья, как было положено говорить после еды, и убежала к себе.
Собираясь из дому, Паня тоже пошел в «ребячью» комнату. Он окликнул Наталью, спросил, будет ли она на школьном базаре; не получив ответа, глянул за ширму и увидел, что сестра стоит лицом к стене, прижав руки к щекам.
— Ты чего плачешь? — сразу расстроился он. — Очень даже странно с твоей стороны. Слышишь. Ната?
— Уйди! Вовсе не плачу! — шопотом быстро проговорила сестра. — Не кричи, а то мама услышит.
Она повернулась к Пане, и он убедился в своей ошибке. Сестра не плакала, но ее глаза, большие, синие и прозрачные, невиданно светились, в них были и радость и страх.
— Видишь, не плачу! — шепнула Наталья.
И тут же началось удивительное превращение. Будто тень облачка пробежала по ее лицу, глаза померкли, а на ресницах повисли и задрожали большие слезы.
— Ага, плачешь, честное слово, плачешь! Кто тебя обидел, ну? — стал допытываться Паня.
— Зачем ты все время подсматриваешь? — жалобно упрекнула его Наталья. — Никто меня не обидел…
Вдруг она за плечи притянула Паню к себе и, озорничая, подула ему в ухо, чего он терпеть не мог.
— Будешь подсматривать, будешь? — смеясь, спросила она.
Паня еле вырвался из ее сильных рук и выскочил из-за ширмы.
— Шальная! — сказал он. — То плачет, то дурит… Не понимаю, чего ты такая.
Из дому Паня вышел недоумевая: что случилось с сестрой?
Но задуматься над этим не пришлось.
Паня замер на месте, потом, сдерживая дыхание, сделал несколько бесшумных шагов.
Соседский мальчишка, второклассник Борька Трофимов, поднявшись на цыпочки, пачкал мелом забор пестовского дома. На заборе уже появилось написанное громадными буквами слово «Панка», то-есть Панька без мягкого знака, и «сам». Теперь второклассник, очевидно, решал трудный вопрос: как пишется слово «самозванец» — вместе или раздельно?
— Ты что это делаешь, а? — схватил его за руку Паня.
От неожиданности Борька уронил мел и широко открыл рот, готовясь зареветь «Мама!»
— Молчи, а то!.. — пригрозил Паня.
Борька засопел и стал оправдываться:
— Я нечаянно…
— Сам пишешь, да еще и врешь! Сейчас же говори: кто тебя научил такую чепуху писать? Генка Фелистеев, да?
— Не-е… Все мальчишки говорят, что ты самозванец.
Это смутило Паню.
— Не смей, не смей писать на нашем заборе! — тряхнул он Борьку. — Как стукну сверху вниз, так сразу пожалеешь!
— А я не боюсь! — осмелел Борька, придя в себя. — Ты все равно маленьких никогда не стукаешь…
Паня сдернул с его ноги сандалию:
— Принеси мокрую тряпку, тогда отдам.
Меловая надпись была уничтожена, но на душе остался неприятный осадок. В школу Паня шел неохотно, уверенный, что там его ждут новые неприятности.
Хрустальное яблоко
Во дворе, у школьного крыльца, вырос блестящий лес, на стволах и сучьях которого играли тысячи огоньков. Это были вешалки, сделанные артелью «Металлист», точно такие же, как в гардеробе Дворца культуры. Ребята помогали активистам родительского комитета вносить звеневшие вешалки в школу, и больше всех суетился Вадик.
— Пань, включайся! — крикнул он.
Вешалки переселились в раздевалку, где слесари скрепляли их в ряды, и друзья пошли смотреть дорожку-стометровку на спортивной площадке. Дорожка получилась отличная и, по выражению школьников, сама бежала под ноги. Начались пробные забеги. Паня, принявший в них горячее участие, раз за разом финишировал первым, но кто-то из зрителей громко спросил: «Эй, самозванец, своими ногами бегаешь или журавлиными?» Послышался смех, и от Паниного торжества не осталось и следа.
— Пань, знаешь, Генка подучивает всех ребят тебя самозванцем дразнить, — зашептал Вадик, отведя его в сторонку. — Все-таки надо с Генкой объясниться без слов. Ты начнешь, а я помогу.
